Шакспер, Shakespeare, Шекспир. Роман о том, как возникали шедевры

Но вот что помню точно: корабль, на котором Ратленд возвращался в Англию, настигла ужасная буря, четырнадцать дней – б-р-р! – несчастную скорлупку носило по Северному морю, а потом чудом выбросило на пустынный берег Йоркширского графства.

Ратленд рассказывал о своем путешествии всем, кто слушал, поэтому слухи доходили и до меня…

А почти год спустя я издал второй вариант текста пьесы, который был вдвое больше первого и во много раз лучше – еще и потому лучше, что успел вставить в него и эпизод чудесного спасения Гамлета, и описание внутреннего убранства дворца Эльсинор, и то, что на бесконечных пирах при датском дворе после каждого осушения кубков палят из пушек.

А еще Роджер передал мне записку, в которой написал, что имена дружков Гамлета вопиюще неудачны и лучше бы заменить их на Розенкранц и Гильденстерн: были в его времена в Падуанском университете два таких студиозуса, как раз из Дании, «веселенько подловатых», – так он их охарактеризовал, это-то я припоминаю точно.

Что ж, пусть будут Розенкранц и Гильденстерн, решил я тогда, сделаю ему приятное. Мне тогда вообще было приятно вспоминать о Ратлендах; с того самого дня стало приятно, как узнал, что Роджер безвыездно живет в Бельвуаре, а Элизабет – в Лондоне. И не просто живет, а блистает в свете, и у нее – литературный салон, в котором бывают все, кто считает себя поэтами: и Джон Донн, и Бен Джонсон, и многие другие, несть им числа…

И что все, поголовно, поштучно и скопом, в нее влюблены – не скрывая и даже слегка бравируя этим.

«Пусть бывают, пусть завывают свои вирши, пусть влюблены, – помнится, думал я тогда, – а мне бывать не надобно, и завывать не надобно, и трубить о своей любви во всех лондонских тавернах и пабах – тоже. Зато наша духовная связь крепнет, наша тайная переписка еженедельна: я ей – сонет, надиктованный лучшим переписчикам Лондона, и она, мне в ответ, – сонет, написанный стремительным, однако все равно чуть детским почерком».

Сонет, написанный на листе бумаги, хранящем запах не только предпочитаемых ею духов, но и ее руки – да, руки, готов в этом поклясться! Даже сейчас, на смертном одре, через столько лет, готов в этом поклясться!

Даже через столько лет я слышу эти запахи: духи неестественно сладковаты, но аромат ее руки, рожденный то ворвавшимся в приотворенное окно ветерком, мимолетно погладившим бумагу с дивным сонетом; то ощущением близости, когда она произносила слова Джульетты… И в этом аромате причудливо соединяются дух свежести, идущий от самых первых Дней Творения, и дух будущего тления, которое неизбежно и для нее, для Элизабет.

Совершенной, появившейся для бессмертия, которое все равно ускользнет.

Все равно ускользнет, смеясь над нашими мечтами о вечной жизни и вечной любви – как ускользает от всего телесного со дня изгнания прародителей наших из Эдема.

Но что это я вдруг о сонетах, а не о «Гамлете»? Мысли путаются, да, путаются… это значит – я скоро умру.

Через почти четыре года после смерти Элизабет, Роджера и Shakespeare я умру от простуды, которую подхватил, плетясь домой после попойки с Беном Джонсоном, зачем-то навестившим меня в Стратфорде.

Бен пил и жаловался, что в Англии, после смерти Элизабет, исчезла муза подлинной поэзии.

А я пил и думал, что после смерти Элизабет, Роджера и Shakespeare для меня закончилась жизнь.

Мысли путаются… или это я, пока еще живой Уилл Шакспер, плутаю среди них?

Спасибо тебе, Бен, за попойку и простуду.

Спасибо тебе, смерть! За то, что задержалась всего на четыре года…

26 июня 1612 года

Роджер Мэннерс, 5-й граф Ратленд, последние часы жизни

Зачем-то вспоминаю тот наш с нею разговор ранней осенью 1603 года, после которого мы фактически расстались на целых шесть лет: она осталась в Лондоне, а я уехал в Бельвуар и лишь изредка появлялся в столице и в Кембридже…

– Элизабет, – сказал я ей, – Уилл когда-то слегка баловался сонетами, несколько посвятил Саутгемптону, два или три опубликовал – и ты знаешь, сделаны эти вещи неплохо. Поэтому я заказал ему десять новых сонетов, обращенных к тебе. Но, как это бывает у Уилла, случилась нескладица: довольно часто он обращается не к тебе, а будто бы ко мне, считая, видимо, что… э-э-э… незавершенность нашего брака – моя… э-э-э… идея. К тому же отказался от оплаты – что, согласись, выглядит… э-э-э… актом героизма. Впрочем, и эти стихи получились неплохо, прочитай, пожалуйста.

Тут только понял, что мямлю – совсем, как в былые времена. И еще подумал, что несправедлив к Шаксперу: сонеты – очень хороши, особенно этот:

Мы вянем быстро – так же, как растем…[14]

А вот – еще лучше:

Когда на суд безмолвных, тайных дум…

А в этом, думал я, вспоминая особенно поразивший меня сонет, – о мистической притягательности Элизабет вообще сказано потрясающе:

Сонет мой за обман века бы осудили,Когда б он показал твой образ неземной…[15]