Шакспер, Shakespeare, Шекспир. Роман о том, как возникали шедевры

– Роджер, а зачем ты заказал ему эти сонеты? – спросила она, прочитав.

– Как тебе они? – ответил я вопросом на вопрос, страшась предстоящего объяснения.

– Восемь из них превосходны, а два – гениальны. Ты и сам знаешь, какие два. Уилл – несомненно великий поэт, но зачем все же ты заказал ему сонеты?

«Вперед!» – скомандовал я себе, прекрасно при этом понимая, что отношения наши могут моего «наступления» не выдержать, что спокойнее и надежнее остаться «на прежних позициях» – неуязвимых, согласно канонам фортификации. Но слишком уж тоскливо было бы пережидать на них все отпущенные мне осени и зимы… а заодно и вёсны, не отличимые от осеней, и лета, еще более скучные, нежели зимы. И что б тогда было толку сетовать на дожди, слякоть, снегопады и морозы, если даже яркое солнце, восходя, говорило бы: «Я – не для тебя!»

– Элизабет, 23 февраля 1601 года, в Вестминстере, я прощался с жизнью. Каждый день из тех четырнадцати, в которые нас носило по морю, я неоднократно прощался с жизнью – но когда ступил на спасительную твердь, понял вдруг, что прощаться было не с чем. И главное, не с кем. Безумно любить тебя, но знать, что никогда не прижму к груди, знать, что мне никогда не улыбнется наше дитя, – нет, Элизабет, такая жизнь фальшива и переполнена мертвечиной. Только не напоминай о том проклятом договоре, он изначально не имел для меня никакого значения, ибо я надеялся, был уверен, что моя безумная любовь вскоре подвигнет тебя к близости – не в ответном влечении, так хотя бы с осознанием своего женского, своего человеческого долга. Любимая, пойми же, я мечтаю о нашем ребенке! Потом, когда он будет зачат, наш брак, если ты так захочешь, может опять стать платоническим… Уилл выразил эту мою мечту с удивительной поэтической силой, откликнись, умоляю! Мне все равно – на мои чувства или на его сонеты, но откликнись!

Я опустился на колени и неотрывно смотрел ей в глаза – светло-зеленые, как вода в озерцах Шервудского леса.

Но в них была непреклонность отказа, в них, как мне показалось, не было ни сочувствия, ни жалости, как, наверное, – с ужасом подумал я тогда, – не было ни сочувствия, ни жалости в глазах ее отца, посылавшего солдат навстречу увечьям и смерти…

– Роджер, ты вправе не верить в мою любовь или считать ее уродливой… Но поверь хотя бы, что если б даже я смогла зачать и выносить твоего ребенка, то не любила бы его, рожденного ценой чудовищной потери тебя, самого близкого и родного человека… а ты, попытайся мы сблизиться, навсегда перестанешь быть им для меня. Роджер, сделай так, чтобы твое дитя родила другая женщина, заплати ей за это… могу заплатить я – всеми деньгами, что у меня есть. Мы будем растить, мы вырастим его – и он будет нашим. Пока эта женщина будет вынашивать, я скроюсь от всех глаз – и никто ничего не узнает… Роджер, теперь я тебя умоляю: не заставляй быть твоей физически. Конечно, ты можешь меня к этому принудить – прямо сейчас принудить, прямо здесь, в нашей гостиной, или на кухне, или в холле… где угодно, но тогда… Тогда, любимый мой, я тебя возненавижу. А зачем тебе ребенок, зачатый в ненависти?

О, если бы она заплакала – ведь до этого проклятого дня это случалось часто, даже без явного повода, случалось «просто так», от невыплакиваемой тоски!

Если бы закричала – но нет, ее голос ни на секунду не дрогнул и только звенел негромко, как маленький, отлитый на небесах колокольчик.

И тогда закричал я.

Кажется, я кричал о том, что даже непреклонная государственная воля королевы Бесс была человечнее той безжалостности, с какой смотрит на меня сейчас моя жена, за секунду до того говорившая о любви.

Кажется, я кричал о том, что Элизабет бесчувственна, и, даже превзойди она Уилла в технике версификации, ее стихи никогда не станут настоящей поэзией, потому что настоящая поэзия не может быть бесчувственной.

И еще кричал, – помню точно, – что буду жить в Бельвуаре, а ей запрещаю даже переступать его порог, чтобы холод, который она вокруг себя распространяет, не превратил мой родовой замок в царство льда.

О Великий Архитектор, я предстану перед Тобой совсем скоро. Не припоминай мне, что в ту минуту я ее ненавидел!

Что ж, я искал женщину, какую-нибудь крутобедрую пышечку во вкусе Уилла, которая родит мне здорового наследника. Искал и находил… И даже укладывался в постель, и даже небезуспешно – но лишь только представлял, что не Элизабет будет вынашивать мое дитя, к горлу подкатывала тошнота…

Спасибо тебе, мучающая меня печень! Спасибо тебе, неотступно бредущая за мною смерть! Вы спасли меня и не дали зачать ребенка в тошноте.

23 апреля 1616 года

Уилл Шакспер, последние часы жизни

В 1609 году, без моего ведома, Элизабет опубликовала под обычным моим псевдонимом, но написанным почему-то через дефис – «Shake-speare» – сто пятьдесят четыре сонета, включив в их число и свои, ответные, и мои, ранние…

Да, волшебным образом их оказалось сто пятьдесят четыре, то есть одиннадцать, умноженное на четырнадцать, на количество строк в каждом сонете.

Опубликовала – и уехала из Лондона в Бельвуар, к мужу…