Шепчущий во тьме

– Да, миссус Кори, – рассказывала дрожащим голосом Салли по телефонной линии, – Шэнси примчался домой, как бумеранг, от страха двух слов сложить не мог. Позже сказал: мол, дом семейки Уэйтли весь как разорвало – кругом обломки, как будто сызнутри шахтерский запал рванул. Только нижний этаж цел, да и тот как гуталином залило, ну, только что никакой гуталин так вонять не может. А уж какой кавардак во дворе учинили! Там какие-то лунки в земле, каждая больше башки хряка, и в них тоже эта липкая гуталиновая дрянь плавает, как и у дома. Шэнси сказал, след шел к лугам – там настоящая просека осталась, ширше бороны, и даром что почва каменистая – продавил ее тот, кто там шагал, изрядно продавил. Хоть

Шэнси и перепугался знатно, миссус Кори, а решил все же посмотреть, как там коровки Сета. Нашел их на верхнем пастбище, неподалеку от Хмельника Дьявола… Что с бедной скотиной той сталось! Половина канула с концами – ни рожек, ни ножек. Остальные – страх Божий! Из туш будто кровь посливали, все бока, все шеи изжеваны, истрепаны, прямо как у коров старого Уэйтли повелось с тех пор, как черный баштард Лавинии народился…Теперь на них сам мистер Бишоп ушел посмотреть, хотя я-то точно знаю, что навряд ли он осмелится приблизиться к дому проклятого Богом Уэйтли! Шэнси, конечно, не стал смотреть, куда та полоса уходила с пастбища, но понял так, что уводит она через дол да за деревню. Вот что я вам скажу, миссус Кори: что-то тут рядом этакое, чего в помине быть не должно. И я думаю, что вырастил это не кто иной, как этот черномаз

Вильбур Уэйтли – вот уж кто заслужил конец, каковой ему выпал. Он ведь даже человеком нормальным не был, я всегда всем про то говорила! Вокруг Данвича ужо исстари незримки шастали, хоть и живые, а глазом не различаемые, и не люди совсем, хоть и разумеющие, и людям с ними встречаться – одна беда. Прошлой ночью земля опять говором говаривала, а под утро Шэнси козодоев заслышал. Так громко вопили в лощине Холодных Ключей, окаянные, что он глаз не сомкнул. А потом услыхал звук со стороны дома Уэйтли – как если б где-то огромный скворечник ломали, ну, я ужо вам говорила, что он увидел, когда туда прибег. Такая жуть, такая жуть! Надобно всем нашим мужчинам как-то сойтись да покончить с этой окаянщиной раз и навсегда. Я

ужо за себя боюсь, если честно, и мне порой кажется, что скоро настанет мой час, хотя все в длани Господней. Ваш Лютер, часом, не глянул, куда вели те следы великановы? Нет? Тогда, миссус Кори, ежели они шли вдоль дороги да к лощине, а у вашего дома до сих пор не появились – значит, в лощину тот холиаф и убрел. Отож всегда говорю: гиблое место – лощина Холодных Ключей! Козодои и светляки ведут себя там так, будто под дудку самого диявола пляшут. А ежели встать аккурат меж каменями

поваленными и Мишуковой Падью – заслушать можешь, как твари воздушные с тобой говаривают да шуршмя шуршат…

К полудню того дня три четверти мужчин Данвича обходили дороги и луга между превращенным в руины домом Уэйтли и лощиной Холодных Ключей, в ужасе взирая на огромные, чудовищные следы, на трупы изуродованных животных Бишопа, на вытоптанные травы в полях и подле тракта. Чем бы ни было то, что неожиданно очутилось в этом мире, оно явно спустилось потом в овраг, ибо все деревья, росшие на его склонах, были погнуты и сломаны, а в подлеске протоптали огромную плешь. Казалось, по зарослям, укрывающим отвесный склон, сполз подхваченный лавиной локомотив. Снизу – ни звука, зато доносился слабый мускусный запах. Немудрено, что мужчины предпочли стоять и спорить на краю оврага, вместо того чтобы спуститься туда и помериться силами с несказанным ужасом прямо у него в логове. Сначала три сопровождавших отряд пса заливались яростным лаем, но, оказавшись у лощины, вдруг испуганно сдали назад.

Кто-то отзвонился с последними новостями в редакцию эйлсберийской газеты Transcript, но редакторы, пообвыкшиеся с дикими происшествиями в Данвиче, выдали на сей счет лишь короткую заметку в откровенно юмористическом ключе, перепечатанную позже в Associated Press.

Вечер не принес новостей, и все разбрелись восвояси. Но каждый дом и хлев тогда был забаррикадирован настолько основательно, насколько это было возможно. Нет нужды говорить, что ни один хозяин не оставил скотину пастись на воле.