Шепчущий во тьме

– Оно исчезло навсегда, – сказал Армитидж, – расщепилось на элементы, из которых когда-то было создано. Оно уже не вернется к жизни – в нашей обыденной реальности ему попросту не бывать. Лишь малейшая его частица в общепринятом смысле была материей. Оно было похоже на своего отца, и бо́льшая его часть вернулась к родителю в некую иносферу, в измерение за пределами нашей материальной Вселенной. Только самые проклятые из обрядов человеческого богохульства могли вызвать существо на мгновение из чуждых бездн на эти земные холмы.

На секунду все смолкли. Ошеломленный Кертис Уэйтли стал приходить в себя – но тут же со стоном схватился за голову: похоже, снова вспомнил зрелище, из-за которого потерял сознание.

– О Боже ты мой, эти пол-лица, эти пол-лица наверху… Эта рожа с красными глазами, бледная и бледноволосая, альбиносская, и подбородка, почитай, нет, как у этих Уэйтли… тварь этакая, будто спрут, или паук, или гад какой ползучий, но спереди у ней – половина лица человечьего, в точности как у колдуна Уэйтли, разве что огроменная, во много метров…

Он умолк, обессиленный; вся группа селян смотрела на него в недоумении. Лишь старый Завулон Уэйтли, отрывками помнивший события старины, но до сих пор скромно молчавший, пробормотал:

– Лет пятнадцать назад слыхал я, как старший Уэйтли смолвил: «Придет время, и тисы на Дозорном Холме услышат, как чадо Лавинии огласит имя отца своего с самой вершины!»

Но его бормоток заглушил зычный Джоуи Осборн, вновь обратившийся к аркхемцам с вопросом:

– Так что же это было? Младший Уэйтли выкликал эту тварь из эфира, да? Надо же ей откуда-то было взяться!

Армитидж ответил, тщательно подбирая слова:

– Это было… В первую очередь это была, скажем так, сила, которой не место в той части пространства, где находимся мы; сила, действующая, растущая и принимающая форму согласно законам, отличным от тех, что управляют нашей природой. Мы не имеем права вызывать подобное извне, и лишь самые злые люди и самые зловещие культы пытаются такое провернуть. В самом Вильбуре Уэйтли было нечто подобное… и этого «нечто» вполне хватило для того, чтобы превратить в дьявола, монстра – и сделать из его смерти ужасное зрелище. Я собираюсь сжечь проклятый дневник, и если у вас есть хоть капля благоразумия, то вы, люди, должны взорвать тот алтарь и снести все каменные кольца – и на других холмах тоже. Подобные вещи привлекают в наш мир существ, которыми так гордились Уэйтли… тех самых существ, что в любой момент могут сломить волю людского рода и увлечь Землю в неизвестные космические дали для неизвестных целей. А насчет того, кого мы только что отправили обратно… Уэйтли вскормили это существо для исполнения ужасной роли в грядущих событиях. Оно быстро росло по той же причине, по которой так быстро стал большим и развитым Вильбур, – даже быстрее Вильбура, ведь чуждой материи, инаковости в нем было значительно больше. Не спрашивайте, как Вильбур вызвал тварь из эфира. Он не вызывал – это был его брат-близнец, просто сильнее походивший на отца.

Перевод Григория Шокина

Примечание

Рассказ (по объему скорее небольшая повесть; иногда определяется исследователями творчества как short novel, «малый роман») был написан в 1928 году и впервые опубликован в апрельском выпуске журнала “Weird Tales”. Описываемый в самом начале пустынный ландшафт основан на вполне реальной местности – пригороде Уилбрахама, что в штате Массачусетс, и окрестностях округа Хэмпдон. Лавкрафт бывал в тех местах в начале лета 1928 года, непосредственно перед написанием «Ужаса Данвича».

Сквозняк

Вы просите меня объяснить, почему я боюсь сквозняков, почему дрожу больше других, входя в выстуженную комнату, и чувствую тошноту и отвращение, когда вечерний холод проползает сквозь марево мягкого осеннего дня. Некоторые говорят, что я реагирую на холод так же, как другие – на неприятный запах, и я готов подписаться под каждым их словом. Что я сделаю сейчас, так это поведаю о самых мерзких обстоятельствах, с которыми когда-либо сталкивался, и дам вам судить, годятся ли они на объяснение моей причуды – или нет.

Ошибочно полагать, что ужас неразрывно связан с мраком, тишиной и одиночеством. Я был застигнут им в ярком свете полудня, когда за окном шумел город, а я сидел в своей захудалой съемной комнате, по соседству с еще двумя мужчинами и хозяйкой. Весной 1923 года я устроился на скучную и невыгодную журнальную работу в Нью-Йорке; даже весьма умеренная арендная плата оказалась мне не по карману, и я начал переходить из одного дешевого пансиона в другой в поисках уголка, совмещающего сносную санитарию, низкую цену и наличие мебели. Варианты отбраковывались один за другим, но какое-то время спустя я нашел этот дом на Западной Четырнадцатой улице – он хотя бы вызывал меньшее отвращение в сравнении с другими.