Шепчущий во тьме

Это был четырехэтажный особняк из коричневого камня, построенный, по-видимому, в конце сороковых годов, отделанный деревом и мрамором, чье увядшее великолепие вкупе с остатками роскоши свидетельствовало о достаточно знатном прошлом. Комнаты в нем оказались просторные, с высокими потолками – загляденье, не будь этих ужасных обоев, насквозь пропахших грибком и дурной стряпней, и до безобразия безвкусной лепнины. С другой стороны, полы отличались сравнительной чистотой, постельное белье перестилали по графику, а горячая вода была не такой уж холодной и не особенно часто пропадала из крана. В общем, я счел это жилье вполне подходящим местом для ожидания лучших времен.

Домовладелица, не особо следившая за собой и потому едва ли не бороду отрастившая испанка по имени Эрреро, не досаждала мне сплетнями или упреками насчет того, что я у себя слишком поздно выключаю свет, – и я в спокойствии жил в маленькой комнате на третьем этаже, с дверью в холл. Соседи оказались людьми предельно необщительными и тихими – о подобном я прежде мог лишь мечтать; почти все они были испанцами – более-менее воспитанными, с приемлемыми манерами. Единственное, что вызывало раздражение, – шум транспорта на проезжей части под окном.

Я жил в доме Эрреро уже третью неделю, когда произошел первый чудной инцидент. Однажды вечером, около восьми, я услышал шлепанье по полу, доносившееся от соседей сверху, и внезапно осознал, что уже некоторое время ощущаю резкий запах аммиака. Подняв глаза, я увидел, что с потолка в одном из углов капает: сырое пятно расплылось на штукатурке, изрядно покоробив ее. Решив, что чем быстрее сообщу о проблеме, тем скорее ее исправят, я пошел в подвал, чтобы известить хозяйку. Та заверила меня, что с неудобством вот-вот разберутся.

– До-октар Муньез! – кричала она, спешно поднимаясь впереди меня по лестнице. – Всегда разл’ьивает свои пузырьки – ищет, ищет все время что-то, да только нич’ьего ему не помогает. Такая дикая у него хворь – каждый д’ьень принимает пахучие ванны, и никак не поправится до конца. Все хлопоч’ьет с пузырьками, бутылками, механ’ьизмами, но пациентов давно не прин’ьимает. Когда-то был важный человек, мой папа в Барселоне слышал о нем, недавно вот вправил руку сант’ьехнику – раз, и готово. Но на улицу больше не выход’ьит – только на крышу, и мой чико Эстебан приносит ему еду, питье, лекарства и всякие пузырьки. Трат’ьить нашатырь, чтобы всегда держать себя в холоде – так странно!

Миссис Эрреро взошла по лестнице на четвертый этаж, а я вернулся в свою комнату. Нашатырный спирт перестал капать, и когда я затер пролитое и открыл окно для проветривания, то услыхал тяжелые шаги хозяйки над собой. От доктора Муньеза я никогда ничего не слышал, за исключением механических звуков, будто идущих от бензомотора или устройства на его основе. Ступал он, надо думать, еле-еле – или весил очень мало.

На мгновение я задумался, в чем может заключаться странное недомогание этого человека. Не является ли его упорный отказ от посторонней помощи какой-то причудой? Вообще, как только человек с недюжинным умом приходит в этот мир, причуды волочатся за ним сворой назойливых поклонниц.

Я, возможно, никогда бы не узнал доктора Муньеза поближе, если бы не сердечный приступ, случившийся со мной однажды утром, когда я сидел за бумагами в своей комнате. Врачи уже предупреждали меня о крайней опасности подобных состояний, и я знал, что нельзя терять ни минуты. Вспомнив слова хозяйки о помощи, оказанной сантехнику, я не без труда поднялся наверх и слабо постучал в дверь квартиры, располагавшейся прямо надо мной. На стук отозвался странно звучавший голос, говоривший на практически безупречном английском; меня спросили, кто я и что мне здесь нужно. Когда формальности были улажены, дверь распахнулась – но не та, у которой я выжидательно стоял, а вторая, что была подальше.

Меня сразу же окутал хлынувший наружу холод, хотя день выдался одним из самых знойных за весь июнь, и я вздрогнул, переступая порог большой квартиры, выглядевшей чересчур богато на фоне общей заурядности пансиона. Раскладная кушетка, днем служившая диваном, мебель красного дерева, роскошные драпировки, старые картины и книжные полки – все это скорее напоминало кабинет джентльмена, чем спальню в пансионе. Теперь я увидел, что комната надо мной – «маленькая», как охарактеризовала ее миссис Эрреро, «и забитая машинами и пробирками» – служила доктору всего-навсего лабораторией; основным же жилым помещением выступали просторные смежные покои с личной ванной. Доктор Муньез безусловно обладал вкусом и достатком, не исключена была и какая-то благородная кровь; словом, он оказался гораздо интереснее, чем я предполагал.