Шепчущий во тьме

Особняк, исчезнувший с лица земли столетие назад, вновь вознесся во всем своем великолепии перед моим восторженным взором. Все его окна были ярко, почти что слепяще освещены. По длинной подъездной аллее к нему двигались экипажи бостонской знати, обгоняя толпы гостей в изысканных и напудренных париках, шедших пешком из окрестных особняков. Я слился с этой толпой, хотя и понимал, что отношусь к хозяевам, а не к гостям. В огромном зале гремела музыка, слышался смех, в бокалах с вином играли яркие блики от тысяч свечей. Иные лица были мне знакомы… мне следовало бы знать их лучше, если бы смерть не поглотила их и печать разложения не легла бы на их останки. В этой бурной, гулящей, беззаботной толпе я ощутил себя свободным от каких бы то ни было норм приличия. Веселое богохульство потоками лилось с моих губ; своими шокирующими выходками я нарушал и Божьи заповеди, и законы, писанные людьми, и правила, установленные самой Природой. Внезапно раскат грома, перекрывший даже шум гульбы, расколол пространство над нашими головами и заставил примолкнуть от страха даже самых смелых в этой озорной компании. Дом наполнили красные языки пламени и обжигавшие потоки раскаленного воздуха. Все участники этого странного шабаша, охваченные паникой от свалившегося на их головы несчастья, бегством спасались в ночи – и теперь уж точно я остался один, пригвожденный к месту унизительным страхом, равного которому прежде никогда не испытывал. И почти сразу к одному страху добавился другой: сожженный заживо дотла, развеянный четырьмя ветрами, я, может статься, так и не найду упокоения в гробнице Хайдов! А разве тот гроб не был приготовлен для меня? Разве я не имел права коротать вечность в компании потомков сэра Джеффри Хайда? Имел! Так пусть же смерть взыщет с меня эту бренную плоть, ибо дух мой так и не обрел упокоения в череде воплощений, черной цепью связавшей века! Но тогда и я взыщу со смерти, и раз судьба мне погибнуть в геенне огненной, то труп мой да упокоится там, в алькове склепа, и нигде более! Быть тому – ибо так восхотел Джервас Хайд, не пожелавший разделить тоскливую участь Палинура[53]

!

Когда призрак горящего дома истаял, оказалось, что меня скрутили двое – тот подлец, что шпионил за мной из кустов, и еще кто-то незнакомый. Я яростно кричал на них и изо всех сил рвался на свободу. Дождь разил с небес плотными струями, на юге сверкали молнии, и прямо над нашими головами слышались раскаты грома. Я продолжал громко требовать, чтобы меня погребли в склепе Хайдов, а рядом стоял мой отец, ужасно постаревший в своем горе; он приказал этим псам обходиться со мной осторожнее. Черная круглая отметина на полу, кажется, осталась после угодившего сюда разряда, и на этом месте толклись селяне, ставшие очевидцами случившегося: с фонарями в руках они искали маленькую шкатулку старинной работы, которую на мгновение высветила молния.

Поняв тщетность своих попыток вырваться, я перестал изворачиваться и устремил взгляд на этих искателей сокровищ. Шкатулка, замочек которой был вскрыт ударом молнии, выкорчевавшей ее из земли, содержала много любопытных старых бумаг и ценностей. Меня заинтересовал лишь один предмет: фарфоровая миниатюра молодого человека в красиво завитом парике с косицей. Его лицо было точной копией моего – или по меньшей мере лицом моего утерянного брата-близнеца.

На другой день меня заточили в эту комнату с решетками на окнах. Но я узнавал обо всем, о чем хотел, от старого прямодушного Хирама – слуги, сопереживавшего моей юности и, подобно мне, ценившего упокоение. То, что я осмелился поведать о пережитом мною во склепе, у остальных вызывало лишь снисходительные улыбки. Отец, часто навещающий меня, уверяет, будто я никак не мог проникнуть туда, и божится, что к ржавому замку не прикасались, наверное, уже полвека. Он сам все проверил и убедился; утверждает даже, будто в поселке все знали о моих кладбищенских приключениях и следили за мной, пока я спал снаружи, с полузакрытыми глазами, устремленными на приотворенную дверь. Этим утверждениям я не могу противопоставить никаких вещественных доказательств, ибо ключ от замка пропал в ту страшную ночь, когда меня схватили. Отец не придает значения и моим необычным познаниям о прошлом, заимствованным из встреч с мертвецами: он считает их почерпнутыми из старинных книг фамильной библиотеки. Если бы не старый мой слуга Хирам, я бы и сам полностью уверился в своем безумии.

Но Хирам, верный до конца, посоветовал открыть людям мою историю – или по крайней мере ее часть. Неделю назад он отпер замок, снял с двери цепь и с факелом спустился во мрачные недра гробницы. На мраморном постаменте в алькове он увидел гроб – старый, но пустой; на потускневшей от времени табличке на нем значилось только имя: ДЖЕРВАС

. Значит, тот деревянный камзол – по мне; и в том склепе мне все же обещан вечный покой.

Перевод Григория Шокина

Примечание