Шепчущий во тьме

И среди этих тихих толп я следовал за своими безгласными провожатыми, задеваемый локтями – подозрительно мягкими, теснимый грудями и животами – абсурдно тестоватыми, податливыми; при этом не видя ни одного лица, не слыша ни единого слова… Все выше и выше вползали наводящие оторопь вереницы, и я осознал, что потоки сходятся вместе, стекаясь к своего рода сердцу

кривых улочек на вершине крутого холма в центре города, где громоздилась величественная белая церковь. Именно ее я и видел с дороги на гребне, когда созерцал Кингспорт в опускающихся сумерках, и тогда она вогнала меня в дрожь, ибо на какой-то момент Альдебаран словно бы замер на острие ее шпиля, не сдвигаясь ни туда, ни сюда. Вокруг церкви раскинулась открытая местность – частью кладбище в окружении призрачных рощиц, частью полумощеная площадь, почти полностью очищенная ветром от снега; вдоль нее тянулись дико старые дома уже примелькавшегося архитектурного стиля. На могилах плясали блуждающие огни, являя зловещие виды, однако в их свечении странным образом ничто не отбрасывало тени. По другую сторону кладбища, где не было домов, открывалось пространство за вершиной холма, и я даже различал искорки звезд, отражающиеся в водах гавани, но вот сам город утопал в полнейшем мраке. Лишь изредка на извилистых улочках пугающе подрагивал фонарь одинокого путника, догоняющего толпу, которая к тому времени уже безмолвно вступала в церковь. Я выжидал, пока через чернеющий проем дверей не просочится все сборище, включая и отставших. Старик нетерпеливо тянул меня за рукав, но я был полон решимости войти последним. В конце концов я все же двинулся ко входу, следом за своим жутким хозяином и старой прядильщицей. Переступая порог переполненного храма, я напоследок обернулся: вымощенная площадка наверху холма блекло озарялась кладбищенской фосфоресценцией. Я зябко повел плечами. Хоть ветер и вымел практически весь снег, на подходе к дверям все-таки сохранилась пара-тройка занесенных участков; при беглом взгляде мои утомленные глаза не обнаружили на них никаких следов, даже и от собственных подошв.

Внутри церковь уже не освещалась внесенными фонарями, поскольку основная часть сборища исчезла. Явившиеся на празднество непрерывным потоком прокатились по проходу меж белыми скамьями с высокой спинкой к люку склепа, чей открытый провал омерзительно зиял перед самой кафедрой, и теперь бесшумно протискивались в отверстие. Я бездумно двинулся по истертым ступеням в промозглую и душную крипту. Хвост змеи-вереницы участников ночного похода производил гнетущее впечатление, а уж вид мерно покачивающейся процессии в недрах древней усыпальницы и вовсе вгонял в ужас. Затем в полу склепа моим глазам предстал ведущий вниз проем, в который толпа и втекала, и уже мгновение спустя мы все спускались по зловещей лестнице из грубо отесанного камня – по узкой винтовой лестнице, сырой и необычайно зловонной, бесконечно вьющейся в самое нутро холма вдоль однообразных стен из сочащихся каменных блоков и осыпающегося известкового раствора. То было молчаливое, ошеломительное нисхождение, и через долгий промежуток времени я заметил, что природа стен и ступенек изменилась – теперь они, судя по всему, были высечены в скальном массиве. Больше меня, однако, тревожило то, что мириады шагов не издавали ни единого звука и абсолютно не отдавались эхом. Спустя целую вечность спуска на глаза мне стали попадаться боковые проходы – или норы, – ведущие из неведомых глубин черноты в этот колодец беспросветной тайны. И вскоре количество ходов, этих нечестивых катакомб безымянной угрозы, уже не поддавалось исчислению, а исторгающаяся из них едкая гнилостная вонь стала совсем непереносимой. Я понимал, что мы, верно, уже прошли холм насквозь и опустились под самый Кингспорт, и содрогнулся от мысли о том, насколько древний, должно быть, этот город, ежели самые недра его источены злоточивыми паразитами.

А потом я увидел ядовитое мерцание бледного света, услыхал плеск лишенных солнца вод – и вновь меня охватил трепет. Мне были очень не по душе дары этой ночи, и я горько пожалел, что предки призвали меня к своему обряду. По мере того как ступени и проход становились шире, я стал различать и другой звук – тоненький скулеж, пародию на тихую флейту. Внезапно предо мной распростерлось необъятное пространство некоего нутряного мира – обширный губчатый берег, озаренный сполохами зелено-белесого огненного столпа и омываемый широкой маслянистой рекой, истекающей из бездн неведанных и негаданных, чтобы слиться с вековечным океаном в его чернейших глубинах.