Шепчущий во тьме

Наконец-то я ощутил, как Мэнтона проняло. Но любопытство в нем побеждало страх.

– А как насчет оконных стекол?

– От них ничего не осталось. Одно окно в мансарде выпало вместе с рамой, а в другом – ни единого осколочка в маленьких ромбовидных секциях. Они там все такие были, в традиционных свинцовых переплетах – такие окна вышли из употребления еще до начала восемнадцатого века. Скорее всего, стекол там нет уже лет сто, а то и подольше. Может, тот мальчик и перебил их – поверье подробностей не дает.

Мой друг вновь погрузился в размышления.

– Картер[69], мне хотелось бы увидеть этот дом. Где он? Со стеклами или без, я чувствую себя обязанным хоть немного обследовать его. И еще гробницу, куда ты опустил кости, и безымянную могилу… Все это и вправду жутковато!

– Так ты его и видел, – как бы походя бросил я, – пока не стемнело.

Состояние Мэнтона оказалось куда более взвинченным, нежели я подозревал, ибо в ответ на мою невинную ремарку он нервно отпрянул и издал хоть и сдавленный, но от этого ничуть не менее звучный крик. И мало того, что из-за неожиданности звук этот произвел пугающее впечатление, так ужаса добавил и последовавший на него отклик. Еще не стихло эхо мэнтоновского возгласа, как, пробившись сквозь смоляной мрак, до моего слуха дошел скрип

– и я тотчас понял, что это открывается окно с ромбовидными секциями в том самом проклятом старом доме неподалеку от нас. А поскольку все остальные рамы в нем давным-давно выпали, мне стало ясно: это скрипит зловещая рама без стекол демонического окна в мансарде.

Затем с той же кошмарной стороны хлынул тлетворный поток зловонного холодного воздуха, после чего раздался пронзительный визг – буквально рядом со мной, на жуткой треснувшей гробнице человека и чудовища. В следующее мгновение с этой непотребной скамьи меня сбросило градом дьявольских ударов некой невидимой сущности исполинских размеров, но непостижимой природы, и я распластался на оплетенной корнями земле этого гнусного кладбища, в то время как из гробницы исторгся такой гвалт придушенных хрипов и рыков, что мое воображение тут же наполнило беспросветный мрак мильтоновскими легионами бесформенных демонов. Потом разразился вихрь губительного ледяного ветра, сменившийся грохотом обваливающихся кирпичей и штукатурки, но я милосердно обмяк в обмороке, прежде чем узнал, что же происходит.

…Мэнтон хоть и уступает мне в росте, крепостью тела все же превосходит: он получил более серьезные ранения, но глаза мы открыли практически одновременно. Койки наши стояли рядом, и всего через несколько секунд мы уже знали, что находимся в больнице Святой Марии. Вокруг нас столпились медсестры, сгоравшие от любопытства и исполненные рвения освежить нашу память сведениями о том, как мы оказались в больничной палате, – так что мы тут же услышали о фермере, обнаружившем нас в полдень на поле за Медоу-Хилл, где-то в полутора километрах от старого кладбища – на месте, где в старину якобы располагалась скотобойня. У Мэнтона были две довольно опасные раны на груди и менее серьезные порезы или рубцы на спине. Я же отделался сравнительно легко, хотя и был покрыт синяками и ушибами обескураживавшего характера – взять хоть тот отпечаток раздвоенного копыта. Мой друг, несомненно, знал более моего, однако держал озадаченных и заинтригованных слушательниц в неведении, пока не выяснил суть наших повреждений. Только тогда он заявил, будто мы стали жертвами сорвавшегося с фермерской привязи быка с на редкость недружелюбным нравом, – хоть выставлять животное в качестве виновника наших злосчастий и было весьма неубедительно.

Когда нас оставили одних, я спросил полным благоговейного страха шепотом:

– Боже мой, Мэнтон, что это было? Твои шрамы… Это было то самое существо?

И хотя я почти догадывался, каким будет ответ, он ошеломил меня настолько, что я вовсе не ощутил торжества от одержанной мною победы.

– Нет, – сказал он, – совсем не то! Оно было кругом – как желе, как туман, но все время в разных формах; тысячи форм, и за всеми не уследить. Но я точно помню: там были глаза – и то бельмо!.. Настоящий вихрь, кошмарный калейдоскоп… Боже, Картер, это было нечто невыразимое!

Перевод Дениса Попова

Примечание