Шмуц

– Я понимаю твои чувства, – невозмутимо произносит Подгорец. – Но ответь мне на один вопрос: после того, как отец отнял у тебя компьютер, ты почувствовала, что исцелилась? Ты избавилась от желания после того, как у тебя отняли средство удовлетворения твоего желания? – Док отвечает сама: – Нет. Измениться можно только изнутри. Ты станешь свободна, только когда сама решишь больше не смотреть. Когда ты откроешь ноутбук, чтобы посмотреть фильм или даже чтобы зайти на сайт еврейских знакомств – чтобы жить полной жизнью, а не одним компульсивным действием, – тогда ты поправишься. Я не сомневаюсь, что ты найдешь компьютер, что он каким-то образом к тебе вернется. Или ты раздобудешь новый. Пока ты хочешь, чтобы у тебя был компьютер, ты сможешь его найти. Он сам тебя найдет. – Ручка в руках психолога крутится все быстрее и быстрее, как лопасти вертолета, будто вот-вот взлетит и врежется в потолок. – Но я убеждена, что ты можешь принять сознательное решение не смотреть порно. Ты можешь вырасти. Ты можешь сделать выбор. Ты злишься на отца и на меня. Но то, что у тебя нет компьютера, тот факт, что твой отец его забрал, не освобождает тебя от зависимости.

– Время кончилось, – говорит Рейзл.

Доктор Под смотрит на часы на столе, затем на те, что висят на стене слева от Рейзл, и говорит:

– И правда. Хорошо. – Она тепло улыбается и почему-то элегантно поднимает руку и чуть машет, как королева. Будто это она сейчас уйдет, а не Рейзл.

«Глупая Подди», – думает Рейзл, и внезапно ее охватывает печаль, настолько глубокая и острая, что она не может даже встать с кресла. Объявив окончание сессии, Рейзл чувствует внезапный порыв раскрыться. Если верить ее электронным часам, от всей сорокапятиминутной сессии остается еще тридцать секунд, уже двадцать девять, двадцать восемь. Она хочет секса с мужчиной и, может быть, с женщиной. Она хочет быть хасидкой, целиком и полностью, без тени сомнений, как ее кузины, которых никогда, никогда не будет мучить порно, чьи жизни кажутся ей прекрасными в своей чистоте и при том недосягаемыми. Ей хочется плакать все оставшиеся двенадцать секунд. Ей хочется, чтобы доктор ее обняла, чтобы оставила свои попытки настроить ход ее мыслей на должный лад, успокоила ее внезапно уставшее тело, ей хочется, чтобы доктор ее обняла, хочется поплакаться в ее геометрическое плечо в костюме, хочется плакать, как маленькой, хочется вырваться – если не из зависимости, то хотя бы из тюрьмы собственных мыслей. «Вы можете меня обнять?» Осталось три секунды, она не уверена, сказала она это вслух или только подумала, когда осталась всего. Одна. Секунда.

– Рейзл, прости, теперь нам правда надо заканчивать.

– Вы можете?

– Могу что?

– Обнять меня.

– Ты хочешь, чтобы я тебя обняла?

Уголки губ Подгорец опускаются. Она не хмурится и не говорит «нет». Конечно, она скажет «нет», но что-то остановило Подгорец, она не черкнула ручкой. Она бросает взгляд на стену, Рейзл следует за ее взглядом, смотрит на стену доказательств профессионализма Подгорец. Дипломы в рамках из Сити-колледжа и Нью-Йоркского университета.

– Рейзл, мы можем делать все, что угодно, но только на словах. Физический контакт в нашей ситуации противоречит этике.

Рейзл знакома такая близость. Как свидание до свадьбы – трогать друг друга запрещается.

Рейзл встает, но вместо того, чтобы направиться к двери, она идет к креслу Подгорец.

– Наш сеанс окончен, – повторяет доктор Подгорец. – Прости, – говорит она, но голос звучит фальшиво. Ее губа чуть вздрагивает – «подская» тревога.

Рейзл опускается на пол и кладет голову на колени доктора П. Она шмыгает, вдыхая запах лаванды, запах шерсти, которую намочили и затем высушили, запах хлеба, утыкается лбом между ног доктора, а доктор, ох, доктор, она сжимает ноги вместе, будто пытаясь оттолкнуть Рейзл, но на деле, наоборот, заключает ее.

– Рейзл! – резко говорит она. – Немедленно вставай.

Но она не стряхивает Рейзл, как та ожидала, и Рейзл глубже зарывает лицо в шерстяную юбку доктора П, в запах травяных смесей и бархатных вешалок, на которых в шкафу доктора П висят брючные костюмы и красивые блузки и юбки, по которым она явно проходится липким роликом, потому что на них ни пылинки. Тело доктора П мягче, чем Рейзл думала, похожее на подушку, она глубоко дышит, в унисон со вздымающимся животом доктора, потому что теперь док наклоняется вперед, но по-прежнему не трогает ее, ничего не делает, противостоит лишь словом, но не делом.

Доктор Под отклоняется назад, расслабляя бедра. Рейзл поднимает взгляд и видит, что руки дока болтаются по обеим сторонам кресла, безжизненные, будто отделенные от тела, даже ее ноги сейчас кажутся чем-то отдельным. Это какой-то трюк, чтобы создать иллюзию, что ее голова и торс не соединены с конечностями – что заплаканная Рейзл уткнулась не в ее колени.