Шмуц

Водка в горле Рейзл бьет по двум фронтам: поднимается к черепу и опускается на дно желудка. Ей хочется откусить кусок халы, избавиться от пропитанного водкой вкуса у нее во рту, но она слишком стесняется, она не может достать хлеб из рюкзака. Что остальные скажут про халу с водкой? От водки ей внезапно хочется присесть, рюкзак кажется все тяжелее и тяжелее, но Сэм указывает на ядовитый плющ сбоку от дорожки, так что Рейзл продолжает идти вперед, вышагивая в черных ботинках на плоской подошве. Дорожка из-за песка зернистая и скользкая, и Рейзл кажется, будто она идет по крошкам стекла, а голова уже погружена в воды океана – ей трудно держать ее в равновесии. И это всего от трех глотков? Или это из-за того, что она на пляже? Почему-то тут они вчетвером не такие, какими были бы в любом другом месте в городе. Она уже явно не та Рейзл, которой была, потому что семестр кончился, и, хотя Рейзл не говорила Сэм, что не вернется на учебу в следующем году, ей кажется, что Сэм и так знает, да и вообще изменилось не только это; теперь на ней висит рюкзак, в котором есть все, что ей нужно для свободы. Теперь рюкзак – ее дом. После пляжа Сэм отведет ее туда, где она может какое-то время пожить столько, сколько ей нужно, говорит Сэм, в квартиру девушки брата Сэм в Бушвике[73]

. Ее рюкзак – ее палатка, холодильник, шкаф, стол. И последний кусочек Шаббата – две халы, которые она стащила, пока мами не видела, а потом сразу ушла из дома. Не поцеловав мезузу. Захлопнула дверь, заперла старую жизнь.

В конце дороги Сэм, Курт и Соло сбрасывают обувь и идут по песку босиком. Рейзл тоже скидывает ботинки – не похожие на остальные пары в горке шлепанцев и сандалий, черные, кожаные, закрывающие все пальцы ботинки, пригодные для Восточной Европы XVIII века, и даже после того, как она их снимает, остается проблема колгот. Она опускает тяжелый рюкзак на землю, но снимать колготки так неловко – стягивать ткань сначала с одной ноги, потом с другой, пока ветер колышет ее длинную юбку вокруг ноги, пытаться не упасть, стягивать ткань щипком сначала с одной ноги, потом с другой, скакать. Колготки приземляются на песке, два персиково-бежевых круга, соединенных между собой, почему-то напоминающих наручники, только для стоп и ног, и Рейзл перешагивает через них – пусть песок их проглотит, – хватает рюкзак и бежит вслед за остальными.

– Эй, иди сюда! – Сэм машет ей рукой, Рейзл спешит, чуть не спотыкается, будто ноги не до конца понимают, как нормально двигаться по песку без постоянного присмотра, но Рейзл должна смотреть не вниз, а вперед, на лицо той, что ее зовет, и на титтес Сэм, двигающиеся, будто машущие вместе с рукой. Оттуда, из пространства, о котором Рейзл никогда не думала как об отдельном месте, между титтес и пупком Сэм, на Рейзл смотрит татуированный череп, под которым располагаются черные и рубиновые капельки, как ожерелье, опускающиеся в кружевные трусики Сэм. Если подумать, конечно, у Сэм есть титтес, и конечно, у нее есть татуировки, и вот они, такие же открытые, как лицо Сэм, новое лицо, от которого Рейзл не может оторваться.

– Иди сюда! – говорит Сэм, обхватывая Рейзл одной рукой. Она чуть не падает от объятия, от тяжести рюкзака и тяжести всего ее тела, наполненного водкой, больше не способного соблюдать баланс. Как только Сэм ее отпускает, она ставит рюкзак на край полотенца, которое постелила Сэм.

– Снимай его, – Сэм тянет ее свитер. – Мы хотим сиськи во всей красе!

– Сись-ки! Сись-ки! – скандируют и смеются парни. Они тоже топлес. Насколько Рейзл понимает, мужчины без верха на этом пляже не считаются «топлес», но она никогда не видела мужскую грудь, не покрытую несколькими слоями – нижняя майка, белая рубашка с воротником, рубашка без рукавов, с бахромой цицита, и длинное пальто сверху. Такова скромность мужчин в ее семье. У этих же кожа покрыта лишь татуировками. Так можно быть одетым и без одежды. Длинные золотистые волосы Курта спадают на худую и почти безволосую грудь, а сине-зеленая татуировка на левом бицепсе и плече, переходящая на грудь, точно щит для сердца, лишь подчеркивает его бледность. У Соло на груди расправил черные крылья огромный ястреб, кончики его перьев отмечают линию ключиц. Ключ в когтях ястреба указывает вниз, на чуть выпирающий живот.