Шмуц

Рейзл расстегивает кардиган, стараясь сделать это побыстрее, но как будто попадает в замедленное действие. Пальцы несколько секунд неловко вертят каждую пуговицу-жемчужину, затем – белые пуговицы белой блузки под кардиганом. Секунду она стоит в них расстегнутых (они бесполезно свисают с ее плеч, как простыня, снятая с кровати), затем вздергивает плечами и стряхивает с себя одежду, и ее тут же обдает лучами солнца и морским бризом – потрясающая смесь горячего и прохладного. По позвоночнику пробегают мурашки, она чувствует в них саму жизнь. Быстро, прежде чем это чувство уйдет, она убирает руки за спину – привычный кривой жест, – чтобы расстегнуть лифчик, превращается в театральный поклон хору Сэм, Курта и Соло, присвистывающих и кричащих: «Давай, Рейзл!» Она наклоняется – с ее титтес спадают кремовые чашки с косточками – и выпрямляется, встает так прямо, как не стояла никогда, и крутит лифчик над головой, как тати, когда совершает капарот – вертит курицу над головой накануне Йом-Кипура, чтобы избавиться от их грехов. Но она не убивает лифчик, а освобождает его, отправляет в полет, и он приземляется где-то на песке у них за спиной.

– Давай еще! Раздевайся! – кричат они.

Рейзл стоит, голая сверху и одетая снизу. Она мысленно повторяет: «Еще еще еще», расстегивая юбку, и тут же паникует, вспомнив, какие на ней трусы – не черные, как у Сэм, не сексуальные. Слава Б-гу, у нее не месячные, поэтому на ней прокладка не для месячных, но трусы скучные белые, с толстой резинкой и скучными швами снизу, никаких кружев, и они закрывают ее туш не как у Сэм, совсем открытые, просто черная полоска, разделяющая тухас на две половинки. Все трое смеются, а Рейзл краснеет: и почему она не догадалась купить другие трусы? Но тогда их тоже пришлось бы прятать, проще уж носить то, что мами покупает им с Гитти, просто носить их, и все. Но теперь мами больше не будет покупать ей белья, теперь у нее будут эти скромные трусы – будут, пока тяжелая ткань не износится. А потом она сама купит им замену, и от этой мысли ей одновременно радостно и тревожно, и она опускает глаза на переднюю сторону трусов, где они немножко выпирают из-за волос там

, и снова краснеет. Теперь все узнают, что она их не сбривает. Она видит, что трусики Сэм плотно прилегают к гладкой коже, и по бокам не торчит ни одной кудрявой волосинки.

Но Сэм совершенно счастлива, она хлопает в ладоши.

– Ууу, – кричит она. – Рейзл в белом! Она точно победит в конкурсе мокрого белья!

Сэм хватает Рейзл за руку, и они вместе бегут к воде.

Через секунду их накрывает холодная волна. Сэм тянет ее дальше, ниже, и Рейзл крутится в волнах, глотает соленую воду. В ней просыпается тошнотный страх – она не умеет плавать, – но Сэм вытягивает ее наверх, и ей становится лучше. Сэм с ней. Сэм крепко ее держит. Они обхватывают друг друга, руки на плечах, они становятся одним телом, сосудом с четырьмя мокрыми сосками, полным смеха, вода капает с кончиков волос Рейзл на спину и на грудь, такая холодная и приятная, и они, пошатываясь, идут обратно на пляж, все еще обнимаясь. И снова – они сидят, пьют водку, пошатываясь бегут к воде, и тело Рейзл выглядит более голым, чем тела остальных, потому что у нее нет татуировок. Она как младенец, который никогда не делал выбора, никогда не решал, как поступать со своей кожей.

Вечером, когда солнце стекает к горизонту, настолько кроваво-оранжевое, что, будь оно яйцом, мами выкинула бы его как не кошерное. Они передают бутылку по кругу, и постепенно ее нагота перестает так сильно тревожить Рейзл. Ее тело – просто тело. Без одежды оно более свободное, но при этом менее важное, чем когда-либо раньше. Это так нормально – сидеть на пляже, пить, курить сигареты, которые они сами скрутили, забив туда толченые сушеные листья. Бриз разносит сладкий запах сигарет. Рейзл впервые чувствует, каково это – быть просто человеком, не кем-то (еврейкой, хасидкой, мейделе

), а чем-то простым, голым, более существенным.

Водка снова идет по кругу, бутылка с красной наклейкой со зданиями с куполами, похожими на луковицы, вскоре пустеет, Курт и Соло смеются, шутят, указывая на титтес других женщин на пляже. Сэм не обращает на них внимания. Она надевает солнцезащитные очки и ложится на свое полотенце, похлопывая рядом с собой, призывая Рейзл погреться на солнышке рядом с ней. У Рейзл нет очков. Она смотрит на небо. От купания в море ей все еще холодно, но от Сэм идет тепло. Небо над головой кружится, она чувствует, что не сможет ни встать, ни пошевелиться.

Когда она открывает глаза, света в небе уже меньше, зубы стучат, голова болит. На нее смотрит Соло. Она вдруг снова чувствует себя по-настоящему голой. Мокрые белые трусы прилипают к бедрам. Сэм не слышно и не видно, голова слишком тяжелая, ее не поднять.

Соло ложится к ней на полотенце Сэм.

– Черт, да ты вся дрожишь, – говорит он и принимается тереть ее руки. – Сейчас тебя согреем, – тут он ложится на нее, упирается руками в песок рядом с ее головой.