Сирийские мистики о любви, страхе, гневе и радости

Филипп: Максим, а можно мы сейчас сделаем шаг назад? Откуда вообще взялась идея о безбрачии монахов?

Максим: Один из ее источников, конечно, сам Новый Завет. К тому же Христос, как следует из канонических Евангелий, не был женат. Он занимал жесткую позицию по отношению к разводу, считая, что это допустимо только в случае прелюбодеяния. Когда Петр об этом услышал, он сказал, что тогда уж лучше не жениться вовсе. А Иисус на это ответил рассуждением о скопцах, которые сделали себя таковыми ради Царства Небесного (согласно традиционному толкованию, речь идет о тех, кто добровольно безбрачен), и сказал: «Кто может вместить, да вместит»[115].

Филипп: Интересно, как же сирийские христиане выкрутились после такого, как кажется, однозначного императива Иисуса?

Максим: Как раз эту фразу и вспоминает третий канон собора 486 года: кто может – да вместит, а кто не может – пускай женится[116].

Филипп: Достаточно человеколюбиво.

Максим: Апостол Павел тоже не был женат и часто упоминал в своих посланиях, что женатый или замужняя больше заботятся об угождении жене или мужу, чем об угождении Богу[117]. Впрочем, он считал брак хорошим делом, но относился к нему все же снисходительно, как к выходу для тех, кто не может обуздать свои страсти (упомянутый мной собор ссылается на такое его изречение: «лучше вступить в брак, нежели разжигаться»

[118]). И в ранних сирийских апокрифах тоже очень сильны эти мотивы. Например, в «Деяниях Иуды Фомы[119]». Фома в этом тексте называется «близнецом» Христа и Иудой, а слово тома (tʔōmā

), которое на палестинском арамейском означает «близнец», было его прозвищем[120]. В «Деяниях», посвященных его жизни, рассказывается, что он встречался с разными семьями и всех убеждал воздерживаться от секса, в том числе проповедовал молодоженам буквально на брачном ложе. Точнее, на ложе проповедовал не он, а сам Христос, который, согласно «Деяниям», имел такой же облик. «Не стоит вам этим заниматься, – так примерно говорил он, – у вас же дети потом пойдут, и они либо будут страдать, либо погибнут из-за чего-нибудь, а не погибнут – так мерзавцами, наверное, вырастут»[121]. И, представьте, действительно переубедил многих молодоженов и едва ли не весь город вместе с ними.

Филипп: Хорошенькое дело. Интересно представить, что стало с этим городом лет через 50.

Максим: Да уж. Но после упомянутой церковной реформы, разрешившей браки священнослужителям, радикальный аскетизм автоматически сдал позиции. И обратное движение возникло уже только в следующем веке, когда богослов и аскет Авраам Кашкарский (ок. 500–588) установил монашество нового, египетского типа – более строгое, с обязательным целибатом, со своей униформой и уставом, который должен был сделать монахов нравственным стержнем Церкви. Именно на этой традиции были воспитаны сирийские мистики – и многие из них были учениками учеников Авраама Кашкарского.

Филипп: А как сирийские мистики, которые решили следовать Аврааму Кашкарскому, справлялись с соблазнами и что вообще думали о любовных отношениях? Ведь хотя они добровольно оставили мир ради строгого монашества, но все равно, наверное, не убежали от всех искушений?

Максим: Да, у мистиков есть упоминания о такого рода сложностях. Иоанн Дальятский в своей первой беседе[122] пишет об учителе, который с юношами общается с большей охотой, чем с людьми в возрасте. Иоанн говорит: этот старец ничему не может научить, его страсти еще более опасны, чем порывы незрелого юноши. Ведь сирийские мистики исходили из того, что ко всем людям нужно относиться равно, как Бог. А если учитель относится к ученикам с разной степенью заинтересованности, то, стало быть, духовного опыта у него нет. Если старец так делает, то вдумчивый ученик сразу поймет, что ему нельзя доверять, – продолжает Иоанн Дальятский и заключает: «Избегай, насколько можешь, встречи со старцем, для которого юность и старость не являются чем-то не имеющим различия»[123]. Это похоже на сегодняшнюю проблематизацию отношений между преподавателями и студентами. Нормально ли наставнику испытывать влюбленность к ученику или ученице? Сирийские мистики были уверены, что это неправильно.

Филипп: Здорово, что уже тогда это осознавалось как проблема и казалось недопустимым. Я понял, что сирийские мистики думали о влюбленности, но мы все-таки начали с разговора о дружбе – как с этим у них обстоят дела?