Сирийские мистики о любви, страхе, гневе и радости

Филипп: Все это звучит очень круто. Но давайте обострим: пустыня, верблюды, колючки, скорпионы, а главное, вы – сирийский мистик. К вам в пещеру стучится женщина. Ваши действия?

Максим: Думаю, среднестатистический месопотамский монах задумался бы сначала, точно ли это не демон. Если это в самом деле не келья в окрестностях монастыря, а дикое место, ты не ожидаешь таких спонтанных встреч. Убедившись, что нет, я бы понял, что оказался перед тяжелым нравственным выбором. С одной стороны, и Исаак Сирин, и Иоанн Дальятский предупреждали своих учеников о том, что мужчина-монах не в состоянии общаться с женщинами так, чтобы это прошло для него совсем бесследно. В пустыне все чувства обостряются, и каждое полученное впечатление будет мешать ему собраться. Это могут быть и тоска по дому, и влюбленность, и вожделение, и сомнения в том, не упустил ли ты шанс создать семью. Поэтому и Исаак, и Иоанн убеждали учеников избегать подобных контактов. С другой стороны, женщина в пустыне явно оказалась не от хорошей жизни. Как внимательный читатель Исаака Сирина, я знаю: сколько бы он ни говорил о ценности уединения и безмолвия, в ситуации, когда рядом человек, нуждающийся в помощи, нужно выбирать человека. Поэтому я на месте этого монаха дал бы ей кров. Правда, тогда мне пришлось бы ночевать снаружи кельи. Но ведь смотреть на звезды – это идеальная практика изумления!

Филипп: Звучит и вдохновляюще, и сурово. Выходит, что для такого воображаемого мистика общение с женщиной – это вынужденный шаг, переступание через себя.

Максим: Мы говорим о специфическом случае – о человеке, выбравшем путь добровольного затвора. Предостерегающие реплики в христианских монашеских текстах нужно оценивать именно исходя из этого контекста. Вместе с тем мы уже вспоминали о том, что монахи в своем безбрачии стремились подражать Христу. А сам Христос общался равно и с мужчинами, и с женщинами. В Евангелии от Иоанна приводится длинный разговор Иисуса с женщиной из самарянского города. И этот разговор произвел впечатление как на саму собеседницу, привыкшую, что иудеи избегают общаться с самарянами[128], так и на учеников Иисуса, которые удивились, что Он разговаривал с женщиной[129]

.

Филипп: Неужели в сирийском мистическом движении мы не встретим чего-то подобного?

Максим: Жизнь всегда сложнее предписаний. В одном из главных восточносирийских текстов, описывающих историю монашеского движения, «Книге настоятелей» Фомы Маргского (IX век), мы находим рассказ о двух женщинах, матери и дочери, которые были духовными наставницами для монахов[130].

Филипп: Вот это поворот. Значит, на практике все было не так сурово, как вы говорите.

Максим: Да, кроме того, мы уже говорили, что искренняя любовь ко всем людям достигается на третьей-четвертой ступенях созерцания. Но это не значит, что до этого момента человек обречен на суровость и угрюмость. Исаак Сирин, говоря о духовном совершенстве и соглашаясь с тем, что достичь его тяжело, пишет: «Сейчас я тебя приведу к матери делания, которая воскрешает все добродетели»[131]

. На этом месте ожидаешь чего-то высокодуховного и труднодостижимого, а оказывается, что это удовольствие, сладость – басимуфа (bassīmūṯā) по-сирийски.

Филипп: Сладость? То есть, допустим, если у меня есть вафли с вареной сгущенкой, то мне будет басимо?

Максим: Басимо йо, да, «это вкусно». И мне страшно нравится, что сирийские мистики использовали такое простое бытовое слово наряду с любовью. И слово басимуфа

не оставляет места для привычных в европейской культуре мук любви или для идиотского «бьет – значит, любит». Любви сопутствуют радость, нежность и удовольствие.

Филипп: Здорово, получается, что басимуфа – это недостающее звено в цепочке любовей. Если тебе басимо, то ты начинаешь видеть в другом Бога и переходишь от рэгфы к рэхмфе.

Максим: Блестяще усвоено!

Филипп: Спасибо, учитель! В таком случае понятно, что восторженная любовь мистиков к друзьям не противоречит их равной заинтересованности во всех людях.

Максим: Да, потому что, хотя сирийские мистики и провозглашали отречение от любой привязанности, они могли любить близких друзей, смешивая человеческую любовь с божественной, необусловленной. И это объясняет такие восторженные и откровенные письма между ними с признаниями в любви.

Филипп: А вот, кстати, к разговору о письмах. Все цитаты, которые вы привели, – это всегда переписка между двумя монахами, да и все мистики, о которых мы до сих пор говорили, – мужчины. Правда, вы только что упомянули о двух наставницах, и у меня возник вопрос. А были ли сирийские мистикессы?

Максим: Знаете, я сейчас переверну ваш мир. У истоков сирийской мистики стоит женщина.

Филипп: Girl power!