Максим: Знаете, я как-то читал текст Афнимарана. Афнимаран писал загадками для своих учеников – не столько, чтобы скрыться, сколько, чтобы их научить. И он в одном месте говорит, что есть телесные видения и есть духовные, а в духовном видении есть такое, которое бесконечно. Имеется в виду, что видение Бога бесконечно и оно самого человека делает бесконечным. И я как-то вдруг неожиданно это актуализировал в своей собственной жизни, когда мысленно стал спорить с одним переводчиком с сирийского о том, что он интерпретировал какое-то место неправильно. Я вдруг понял, что пытаюсь что-то заявить, доказать, а на самом деле этот перевод с сирийского как конкретное занятие – это просто одна миллиардная доля из всех видов занятий, которыми человек может заниматься. Какое вообще имеет значение, что думает один из представителей этого дела? Я вдруг почувствовал себя глубоко конечным и ограниченным. Но когда я не думаю о том, что мой коллега перевел правильно или неправильно, а смотрю в текст и вижу перед собой эту красоту, я остаюсь перед бесконечностью. Я уже не один из – не потому, что выделяю себя, а потому, что я весь здесь и открывшаяся мне реальность присутствует целиком, безраздельно – в ее целостности нет сравнения и счета.
Филипп: Ваши слова мне напомнили одно знаменитое стихотворение Пастернака[149]
:Максим: Да, это очень созвучно. У Пастернака есть еще одно стихотворение на нашу тему – вернее, это его перевод Рильке[150]
:По заветам мистиков, нужно полностью отдаться любимому делу, думая не о том, как достичь успеха и кого-то перегнать, а только о предмете своей любви. При этом очевидно, что человеку, который стремится именно к тому, что он любит, часто сопутствует успех. И приходит он как бы сам собой, а не потому, что такой была цель. У сирийских мистиков такое тоже бывало – и, к примеру, основанные ими монастыри, в которых складывались целые общины их последователей, и успех их учеников – все это вполне укладывается в светские представления об успехе. Иоанн Дальятский, из самоуничижения называвший себя свиньей, несколько десятилетий прожил в горах в полном одиночестве – и с общечеловеческой точки зрения ничем полезным там, конечно, не занимался. Но когда, состарившись, он вернулся поближе к своему монастырю, вокруг него тут же собрались монахи и основали новую обитель, в которой он стал настоятелем. Кто-то многое отдал бы за такую должность – а к нему она пришла как бы сама собой.
Филипп: Здесь добавить что-нибудь ободряющее, но, увы, мы не коучи, поэтому просто скажу: верьте в себя.
Максим: Уверен, Иоанн Дальятский сказал бы то же самое.
Глава 8
Критика,
или
Что делать с бесполезными упреками и полезными замечаниями?