Сирийские мистики о любви, страхе, гневе и радости

Филипп: Вы сейчас сказали «потерпит крушение». Мне это напомнило – простите, может быть, аналогия неуместна – гонщиков «Формулы-1» из документального сериала, который я смотрел на «Нетфликсе». Невероятные ребята, примерно в два раза младше нас с вами, все время ездят на бешеной скорости – 320 километров в час. И там периодически рассказывается о страшных крушениях, смертоносных авариях. И они говорят: как только ты начинаешь задумываться о том, что можешь разбиться, тебе надо уходить из «Формулы-1» – у тебя ничего не получится. А в документалке «Последний танец» – про Майкла Джордана – баскетболист говорит о том, что настоящий спортсмен должен побеждать страх ежеминутно: страх травмы, немощи, смерти. И для этого он живет в настоящем моменте. Получается, что для спортсменов важным способом борьбы со страхом смерти является недумание о смерти. А как было у сирийских мистиков?

Максим: Знаете, как ни парадоксально, для мистиков это было важно. То есть ты помнишь о смерти, но не для того, чтобы бояться этого грядущего момента, а чтобы оценивать каждый момент своей жизни. Снова вспоминается образ учения-торговли: ты понимаешь, что время твое ограниченно и что тебе нужно успеть приобрести ту самую прекрасную жемчужину из евангельской притчи[185].

Филипп: Может быть, и Майкл Джордан, и гонщики «Формулы-1» могли ее приобрести?

Максим: Возможно. Но и их путь мы попросим не повторять в домашних условиях. А про то, что со страхом смерти помогает бороться нахождение в настоящем, сирийские мистики тоже говорили. Для этого у них были разные способы: внимательная молитва, созерцание природы, размышление. А еще непосредственное сосредоточение на тексте или какой-то идее с отсеиванием всего лишнего. Исаак Сирин называл последнее хэрга

(hergā) – это похоже на медитацию в нашем понимании. Отсекая, таким образом, мысли о будущем и прошлом, они тоже преодолевали свой страх смерти и небытия. Апостол Павел сказал: «Вы не приняли духа рабства, чтобы опять жить в страхе»[186], и Иосиф Хаззайа считал, что эти слова в полной мере сбываются в месте ясности, которое человек обретает в своем сердце[187]

. Это место, в котором не действуют привычные нам законы и страх смерти, потому что человек ощущает там единство всего и свою соединенность с Богом[188]. Те мистики, которые пережили это состояние, стремились вернуться к нему снова и считали, что оно стоит преодоления любых трудностей и страхов.

Филипп: У меня есть ощущение, что Дмитрий Озерский в своих стихах говорит о чем-то схожем, об исчезновении или слиянии.

Чтоб никто не знал меня по имени,Чтобы днем с огнем не нашли меня.

Пепел и труха, ноль без палочки,И не о ком в графе ставить галочку.

Максим: Знаете, Филипп, я, может быть, уже слегка свихнулся на мистиках и они мне везде мерещатся, но не могу не сказать, что этот текст – практически подборка идей наших героев. Идея, что ты не помнишь самого себя, сохраняя при этом свою самость, свою кному, – одна из любимых фраз мистиков[189]

. А пепел и труха, которые возникают в этом куплете, очень похожи на слова Иосифа Хаззайи (который, в свою очередь, использует библейский образ) о том, что мистик считает себя прахом и пеплом[190]. Он имеет в виду не культивирование своей «маленькости» как таковой, а то, что в этом состоянии он чувствует себя нулем или бесконечно малой точкой, прахом и пеплом, чем-то незначительным и при этом счастливым, потому что, отказываясь от своего эго, он приобщается к чему-то великому.

Филипп: К огромному океану, чтобы над тобой «бежали волны те», где тебе уже ничего не страшно.

Максим: Да, эта идея очень близка мистикам. Наверное, чаще всего образ океана встречается у Исаака Сирина. Он говорит: «Кто дал мне руки, чтобы плыть в этом океане?»[191] Или у него есть молитва с парадоксальным обращением в стиле Ефрема Сирина: «О море благости, извлеки меня из моря моего отчаяния»[192]. Он просит, чтобы одно море, спокойное, извлекло его из другого моря – тревожного. Похоже на те волны, о которых мечтает герой стихотворения Озерского.