Сквозь седые хребты

– Как могут приняты во внимание наши объяснения, если, по сути, мы смотрим на мир с разных позиций? – Покровский поднялся с табурета и зашагал взад-вперед по тесному зимовью. – Кстати, последнее совещание у Зееста наглядно показало весьма тягостную картину. Причем без всякой политики. Положение дел на трассе ухудшается. Снизилось качество поставляемых стройматериалов. Вербовщики возвращаются с запада с недокомплектом. Губернии бунтуют. Что? Опять пугачевщина? Топоры да вилы? А дисциплина? А хитрые и наглые ворюги-подрядчики? Из десяти приходится доверять одному-двоим из этой публики. Остальные дельцы и проходимцы, мздоимщики, не брезгующие ничем…

– Вот-вот, – живо подчеркнул Северянин. – А вы, и не заметили, что весь сыр-бор в проблеме политической. Так? Нет? Так? И Зеест, вероятно, того же мнения. Кстати, если судить по нашему участку, так ли уж пошатнулись дела с появлением политических арестантов? Вот, к, примеру, Буров. Иван Буров, тот самый, который упоминался в циркуляре. Член подпольной организации. Я пока ничего о нем сказать не могу. Одно бросается в глаза, что люди к нему тянутся. Видно, умеет этот Иван Буров просто ладить с теми, кто его окружает. Доброе слово сказать. Доброго слова-то в наших условиях так иногда человеку не достает…

Алексей молчал, погрузившись в собственные размышления. С каждым днем жизнь задавала здесь новые вопросы, и она же требовала ответы, ждала разрешения самых непредвиденных ситуаций.

Тихо. Слышна лишь поземка на улице да потрескивали угли в прогорающей печке. При свете керосиновой лампы фигуры Покровского и Северянина отбрасывали косые тени на бревенчатые стены с мохнатыми черными пазами, из которых выглядывал мох.

– Хорошо помню, строительство Западно-Сибирской дороги проходило при иных, более спокойных обстоятельствах. Мне теперь кажется, что люди были чище, добрее, светлее и справедливее. Наверное, так и есть. Наверное, в мире, действительно, что-то то назревает…

– Трудно, конечно, ответить. Решительно трудно, – Покровский вновь присел на табурет к столу. Охватил руками голову. – Одно могу сказать, время стремительно меняется.

…Многое из того, о чем говорили в этот час сослуживцы, было им непонятно. И не только им, но и таким умудренным жизнью людям, как Борис Васильевич. Над смыслом происходящего часто в последние месяцы задумывался Зеест. Все больше удивлялся, как могло наступить ухудшение во всем этом мире за столь короткое время? Где та былая стабильность в сегодняшнем и завтрашнем днях?

Увы, несмотря на пылкие надежды, горячо и активно пропагандируемые большевиками и агитаторами прочих нелегальных вольнодумствующих организаций, особенной уверенности и спокойствия все-таки не было. Наоборот, росла тревога. На главный вопрос, возникающий в сознании человека, что же ожидает мир завтра, убедительного ответа не находилось…

*

Из-за всеобщей сумятицы, докатившейся до магистрали, совсем не стало нормальной жизни. Служба превратилась черт знает во что! Так считал хорунжий Микеладзе, с недавней поры прикомандированный к жандармскому отделению в Могоче. Под началом хорунжего находилась казачья полусотня.

– Что за пойлом ты меня намедни потчевал? – грозно сверкал глазами на трактирщика Микеладзе, явившись с тяжкого похмелья под спасительные своды питейного заведения на берегу реки Амазар. – Я тебя, морда, спрашиваю, какую отраву вчера подставил?!

– То ж не я, господин офицер! То ж не я! – тараторил трактирщик, выпучив испуганные не на шутку глаза на взбешенного грузина. – То ж, поди, половой…

– Где половой?! Подай мне сюда эту сволочь!! – орал гортанно хорунжий, нашаривая вспотевшей ладонью рукоятку шашки. – Опять какой-то погани-зелья намешали?!

Видя такой серьезный оборот, и особо обратив внимание на то, что господин офицер затряс шашкой, трактирщик, чувствуя сильную дрожь под коленками, пытался урегулировать возникший инцидент всеми возможными силами.

– Полового я отправил по вызову, господин хорунжий. Чичас, ай секунду. Все сделаем-с по лучшей норме и классу, – трактирщик пригласил офицера ближе к столику, что находился, считалось, в самом удобном месте. В момент на столике очутилась ребристая бутылка, стакан, закуска.

– Покуда, господин хорунжий, под холодное примите. Извольте для запивания выбрать брусничный морс. Только что со льда. А что на горячее пожелаете? Зайчатинку? Рябчика-с? А может, вместо морса покуда рассолу огуречного?

– Что такое говоришь? – возмутился Микеладзе, оставив к этому времени свою шашку в покое. – Не хочу рассола. Пей сам свой рассол. Тоже мне – он проговорил длинную фразу на родном языке. Прежний гнев его таял с каждой секундой.