Сквозь седые хребты

…Почти двое суток прогостил в хлебосольном доме купцов Бутиных Емельян Никифорович Размахнин, все сильнее удивляясь душевной простоте и радушию хозяев. Особенно поражал широкий кругозор Михаила Дмитриевича, которого интересовало буквально все. Размахнин очень подробно без утайки рассказал и поведал ему о промысловом зверобойном деле, которым занимался последние несколько лет. Бутина интересовало все, включая тонкости методов выделки пушнины, классификация шкурок, основные рынки сбыта и цены. Сам Бутин хорошо и отчетливо представлял свое предназначение в столь сложной, смутной, запутанной действительности, что выпала на долю его поколения. Много людей было подавлено чувством неопределенности и безысходности. Ложась спать, они не могли предполагать, что будет с ними утром. И вообще, в какую сторону повернет матушка-Русь, вконец замордованная стачками, митингами, забастовками, демонстрациями и, как следствие этого, каторгами и тюрьмами. Где былое величие державы? Позорный для России финал русско-японской войны 1905-года еще более пошатнул авторитет страны и в экономическом, и в военном отношении. Не прибавили чести и кровавые разборки режима со смутьянами-демонстрантами. В лютой собачьей злобе рвали друг друга чередой словесных баталий партийные фракции и движения. Созывались и распускались Государственные Думы, в которых большинство депутатов не могли найти общего языка, чтобы конкретно и быстро, с пользой для народа принимать верные решения. Но все-таки российский прогресс двигался поступательно благодаря таким незаурядным фигурам, как Бутин, как Полутов, как владелец лесопильных заводов, коммерсант-подрядчик Дмитрий Феоктистович Игнатьев, купцы Юдин, Колеш.

Михаил Дмитриевич рассказывал, что еще в конце девяностых годов 19-го века в Чите прошли две областные выставки местной продукции. Были представлены товары по земледелию, огородничеству, садоводству, пчеловодству, скотоводству. Кроме того, показаны в широком ассортименте изделия прядильно-ткацкие, лесотехнического производства, изделия из полезных ископаемых, рукоделия, столярные, бочарные, токарные.

«Что же раньше-то не удосужился повидаться с такими людьми? – корил себя, даже слегка расстроившись, Емельян Никифорович, возвращаясь из Нерчинска. Раньше, раньше надобно бы крепко задуматься над происходящим. Окопался себе в глуши с кучкой промысловиков, думал, в том весь смысл жизненный. А на поверку-то все иначе выходит. Довелось повстречать умного человека, и словно другими глазами теперь на мир окружающий взглянул… Вот еще в чем тайна человеческого сознания. В том, что завтра вдруг начинаешь понимать такие вещи, о которых сегодня или вчера даже и не задумывался… Что эта история с пришлым стариком? Все-таки взял грех на душу хотя бы в том, что не поделился, спустя годы, золотом. На золоте кровь. Неправедным путем оказалось оно в его, Емельяна Размахнина, руках. За то и наказан судьбой. Лишился усадьбы и товара пушного. Словом, как пришло, так и ушло. Теперь век жить, век помнить об этом. Сполна расплатился сгоревшим добром за ту кубышку, что была схоронена в тайге на черный день. Вот он и наступил. Новое дело надо начинать. Новый, что называется, колышек вбивать. И вбивать его теперь, скорее всего, поближе к сооружаемой в этих краях железной дороге…»

Все сильнее убеждался в правоте размышлений, возвращаясь из Нерчинска, Емельян Никифорович Размахнин.

…С каждым днем темнел наст на склонах сопок, окружающих лагерь строителей. Крепкие морозы отступили. На смену им пришли неистовые ветра, выдувая из жилых бараков тепло. Поэтому истопникам работы хватало. Десятники следили, чтобы с вечера люди тщательно просушивали промокшую одежду и обувь, дабы избежать простудных заболеваний. Люди только-только оправились от цинги, которая благодаря настояниям начальства пить хвойный отвар, не приняла массовый характер, чего месяц назад так сильно опасались Покровский с Северяниным, вызвав из Могочи лазаретного фельдшера, мудро научившего противостоять цинге.

К этому времени число каторжных на трассе значительно сократилось. Их этапировали со строительства на место постоянного пребывания. Часть из них после объявления о завершении срока отбывания, была направлена на поселение в разные места области. Лишь на лесосеке, где велась заготовка шпал, оставалась небольшая часть из десяти человек, которые вместе с вольнонаемными валили и разделывали листвянку. Пилили и затем тесали из ровных бревнышек шпалы. В числе этих каторжных были Иван Буров, Гаврила Лыков, которого вскоре отправили сюда вслед за первым. При встрече Буров не удержался, спросил Лыкова:

– А где же Игнатка Фомин? Неужели расстались?

– А сам-то не догадываешься? – беззлобно пробасил Лыков. – Знать, за верную «службу» Игнатку отблагодарили.

– О «службе» его я слыхивал, а насчет благодарности не совсем верится, – заинтересовался Иван, пытаясь расположить угрюмого Гаврилу на компанейский разговор. – Расскажешь?