Смотрители маяка

Дело не только в Билле, да, наверное, не только в нем. Я даже согласилась, чтобы Мишель съездила в Корнуолл от моего имени, но это была глупая идея, это должна сделать либо я сама, либо никто. Но я верю, что, если бы я могла наладить отношения с Дженни, если бы я могла все исправить, из этого получилось бы что-то хорошее.

Да, есть слова, которые я должна была сказать, но, к несчастью, не сказала. Ни Артуру, ни Томми — а теперь уже слишком поздно. Их не вернуть.

Но для остальных еще не поздно. Еще можно зажечь свет.

42. Дженни

После того как она умолкла, они долго сидели рядом на кровати. Ханна сидела тихо и неподвижно, выпрямив спину и сложив руки на коленях. Дженни с преувеличенным вниманием рассматривала покрывало, которое купила давным-давно: желто-розовые цветы, мягкая и скатавшаяся после многочисленных стирок ткань.

Внизу хлопнула входная дверь, это ушел последний гость. Грег зашел к ним, но Ханна попросила его извиниться и проводить гостей.

Она повернулась к матери и переспросила:

— Ты хочешь сказать, что пыталась…

Дженни вытерла нос рукавом.

— Я не знаю, что я пыталась сделать, милая. Я никогда не хотела причинить ему вред. Поверь мне. Я только хотела, чтобы он…

— Что?

— Чтобы он снова был моим мужем.

Сквозь открытое окно доносилось тарахтение газонокосилки с соседнего двора. Привычный звук, который теперь воспринимался острее.

— С детьми так обычно и бывает, — сказала Ханна. — Ты думаешь, что ловко скрыла от них что-то, но ничего не получается. Нельзя. Ничего не скроешь.

Дженни не поднимала взгляда от вышивки. Она много раз спала под этим одеялом с Биллом, по утрам к ним на кровать забирались дети. Эти бесценные моменты.

— Что ты имеешь в виду?

— Что я знала, — сказала Ханна. — В глубине души. Я помню, как ты стоишь на кухне. Папа собирается уезжать. Ты плачешь и не разговариваешь с ним. Я почувствовала запах белизны. Фантики для конфет; этикетка на бутылке. Я не поняла, что происходит. Решила, я все придумала. Ты же моя мать. Ты не можешь сделать ничего подобного. А теперь ты рассказываешь мне, что я была права.

Ханна умолкла. Дженни заставила себя поднять взгляд.

— Ты помнишь его? Ты всегда говорила, что да.

— Да. Я помню, как он целовал меня перед сном. Каждый вечер, когда он был дома и думал, что я сплю. Он приходил и гладил меня по щеке. Я помню, как сижу у него на коленях, а он читает мне сказку на ночь. Помню, как он пах. Креозотом и табаком. Мы ходили во двор посмотреть на луну после заката, когда небо было чистое. Я так и представляла себе маяк. Как луну.

Дженни никогда в жизни не было так стыдно.

— Когда тебе семь лет, — продолжила Ханна, — кажется, как будто жизнь состоит из отдельных моментов. Частей картины, которые никак не связаны. И только потом ты начинаешь складывать их воедино.

— Теперь ты можешь это сделать, — сказала Дженни.

Ханна покачала головой. Снаружи по дороге проехали дети на велосипедах. Их крики достигли крещендо и стихли вдалеке.

— Когда ты сказала мне, что папа неверен, — созналась Ханна, — это должно было стать шоком. Но не стало, мама. Я уже знала. Мы с тобой были в гостях у Хелен. Сидели в гостиной. На полке за фоторамкой лежала папина ракушка. Она была непохожа на те, что он вырезал для тебя; эта была предназначена для возлюбленной, а не для жены. Она пыталась спрятать ее, но недостаточно хорошо. Я бы узнала его ракушки где угодно, даже на пляже среди миллионов других.

Розовые узоры поплыли у Дженни перед глазами.

— Ты так крепко сжимала мою руку, когда мы шли домой, — сказала Ханна. — К чаю был тост с фасолью. Ты сожгла хлеб и отскребала подгоревшую часть над раковиной.

— Да.

Ханна смотрела на нее влажными глазами.

— Почему ты ничего мне не сказала?

— Как я могла?

— Не тогда. Потом. Когда ты сказала мне о его романе.

— И чтобы ты ужаснулась?

— Я не в ужасе.

— А должна бы.

Дженни впервые увидела свою дочь другими глазами, не как ребенка, ее ребенка, но как женщину. Беспокойство, собравшее в складки кожу у нее на лбу. Готовность понять, которая никогда не давалась Дженни. Выслушать и не судить.

— Я знаю, как ты его любила, — сказала Ханна. — И какую боль он причинил тебе своим поступком. Это тебя не оправдывает, мама, нет. Но… — Она помолчала, подбирая слова. — Полагаю, с этим ничего не поделаешь. Есть только «но». Всегда есть другой взгляд на вещи, не так ли? Всегда есть что-то еще.

— Что же ты обо мне думаешь? — спросила Дженни.

— Что ты злилась и грустила.

— Мне так жаль, так жаль, моя милая.

— А ему?

— Что?

— Ему тоже было жаль?

— Не знаю, — ответила Дженни. — Я много чего не знала о Билле.

Ханна протянула ей упаковку «Клинекса». Их пальцы соприкоснулись.

— Я думала, ты меня ненавидишь, — сказала Дженни.

— Я не ненавижу тебя.

— Если бы я знала, что вижу его в последний раз…

— Не надо.

Ханна взяла Дженни за руку.

— Ты была хорошей женой.

Она обняла мать. Это было самое нежное объятие в жизни Дженни, теплое, крепкое и прочное, как корни деревьев, и более нежное, чем все объятия Билла.

* * *