Смысл жизни человека: от истории к вечности

Можно предположить, отсюда, что все формы мироотношения имеют моральный фундамент, рефлексивно постигаемый по ступеням в роде следующих: жизнь имеет смысл – этот смысл благостен при позитивном ответе на вопрос о нем – ответ должен быть только индивидуальносвободным. Далее «ответ» конкретизируется в видах различного человеческого творчества, но морально-безусловное начало, как совершенно самоценное, лежит в их основе, что и затрудняет его выделение в составе человеческой жизни: если на бытовом уровне морали водораздел проходит между целесообразностью частного рода и бескорыстием «чистого» принципа нравственности, то в бытийном плане духовное существование принципиально целостно, здесь дистинкция условное – безусловное может быть проведена только по отношению к самому человеку, по отношению к цели его жизни, которую он назначил себе сам. Должны ли какая-либо цель или нормативно-этическая программа, претендующие на абсолютность, быть общепризнанными как последние и высшие? Могут ли люди в принципе сойтись на чем-нибудь одном и согласиться в этом одном? Почти безнадежно, в этом отношении, звучат слова Иисуса Христа: «Истинно также говорю вам, что если двое из вас согласятся на земле просить о всяком деле, то, чего бы ни попросили, будет им от Отца Моего Небесного» (Матф.18,19).

Подлинное единство человека с миром, согласие с другими людьми происходят из его единства с самим собой – свободным и ответственным, нуждающимся в оправдании не Бога, а жизни.

Извечная теодицейная традиция, выносящая «добро» в сферу мировых абсолютов и усматривающая «зло» в последствиях человеческих действий, приводит к отделению человека от мира, аргументируя это тем, что в таком случае человек несет полную ответственность за все, что делает или не делает. Можно согласиться с утверждением, что «зло» не вытекает из трансцендентной природы человека, является следствием его неразумия, невнимания к запросам духовной жизни, к совести, иждивенческого отношения к миру, потребительского отношения мира к самому человеку. Однако принцип распределения добра и зла по субъектам мироотношения (мир хорошчеловек плох, мир плох – человек хорош, «оба хороши» (плохи) несет в себе содержание вечной тяжбы, между тем как моральное безусловное возникает в диалоге, который может установиться (или нет) между возможностью и действительным моральным существованием человека.

Теодицейная традиция представляет собой скрытый или открытый упрек человека миру, который для него всегда находится «здесь и сейчас». Оправдание жизни (предложим условный термин «витадицея») такого упрека не содержит, так как предполагает оценку качества жизни с позиции не только сегодняшнего ее состояния, но в контексте вечности. «Добром», поэтому, назовем такой моральный абсолют, с которым в принципе можно установить диалог. Абсолют при этом не теряет своей «абсолютности», хотя безусловность морального мироотношения допускает «корысть» бытийного уровня – когда человек целенаправленно «выбирает себя (свою сущность) целиком», абсолютно. В вести о трансцендентно заповеданном добре он получает ориентир, в ответе (доброте) проходит по ступеням добропорядочности, добродетельности и «добро-то любия» (от бытового морального существования к бытийному).

Добро, таким образом, – трансцендентная сущность, дающая возможность ее индивидуального позитивного принятия, согласия с ней, обнаруживаемого в адекватном бытийном поступке человека. Добро, в такой трактовке, – это не то, что приближает к идеалу, а сам безусловный моральный идеал совершенный, так как обозначает высшую степень самоценности блага бытия, и аутентичный, так как определяет самоценность человека, вступившего с ним в диалог.

Зло, напротив, относительно и условно («нет никого, кто делал бы зло ради него самого, но все творят его ради выгоды, или удовольствия, или чести, или тому подобного…» – Фр.Бэкон), и является следствием неадекватного бытового или бытийного выбора, производимого человеком, то есть выбора либо не самостоятельного, внушенного внешними (светскими или сакральными) авторитетами, либо произвольного (своевольного), не отвечающего предназначению человека. На первом источнике зла делает акцент имманентный подход, на втором – трансцендентный, содержательный диалог между которыми мог бы дать, как нам представляется, более полный анализ источников происхождения зла.

Подводя некоторые итоги, можно сказать, что поиск абсолютного в функционировании, а главное, в содержании морали (о чем пойдет речь в третьей главе) не должен приводить к абсолютизации бытовой морали, то есть к отождествлению ее со смыслом жизни в целом.

С другой стороны, морально-безусловное начало как индивидуальное и позитивное самоопределение человека в диалоге обращенной к нему вести бытия и уникального бытийного ответа, действительно лежит в основе всех видов мироотношения и творчества человека, однако не исчерпывает их собственного специфического содержания.