Собачьи кости под дубом (СИ)

Грязные районы города, где старый кирпич на зданиях крошится от каждого прикосновения, стены исписанные краской из баллончиков, колючую проволоку на высоких заборах, что ограждают промышленные заводы, с курящимися черным дымом трубами. Он все это видел.

Маяковски научился видеть красоту в уродстве, находить её там, где её нет. Он говорил, сотню тысяч раз говорил, но его не слушали. Он все видит иначе. То, что для других прекрасно - ужасно для него, отвратительно, мерзко. Он - художник. Он так видит.

А сейчас злость снедала его изнутри, рвала сердце на части, как голодный пес рвет кусок мяса. Ему хотелось ударить Марго, избить до полусмерти, чтобы ей больно было пошевелиться, чтобы ей было больно дышать, чтобы ей было больно. Рана, нанесенная ещё в детстве, снова кровоточила. Все что у него теперь было - ярость и обида. Обида зато, что его, одного из немногих, кто способен ужасные вещи превращать в произведения искусства, презирают и считают безумцем.

Маяковски не помнит точно, когда впервые кровь оказалась на его руках. Он пригласил ту девушку к себе. Она была пьяна тогда, Ричард тоже. Они говорили о всяких глупостях, пили еще, а затем продолжали бессмысленный разговор. Он показал картины, а когда она обвинила его в безумстве, он убил её. Со злостью, но без жестокости. Она умерла быстро, вовсе не мучаясь. Маяковски даже не запомнил имени своей первой жертвы. Все что у него осталось - её портрет. Первое полотно, что он, в приступе непреодолимого страха за свои предыдущие творения, уничтожил. Изображение мертвой модели - подлинная документация своего преступления. Она лежала на постели в луже собственной крови, а Ричард рисовал её. Сделав это, он подверг опасности ранние картины, которые написал сам, на одной фантазии. Их важность в том, что они как фрагменты памяти, кадры, что запечатлели способность Маяковски творить самому, не прибегая к кровопролитию. И он боялся за них больше, чем за чистоту своей совести.

Он понимал, что совершил ошибку, что такого больше не может повторяться, но каждый раз, когда он смотрел на свои работы, он хотел уничтожить их и уничтожить каждого, кто смотрит на них с нескрываемым отвращением. С каждым днем, росла его потребность повторить. Бессовестный змей, что вечно был заточен в клетку разума, холодной мысли, выбрался на свободу и теперь шипел на ухо: "Сделай это, сделай снова". Ричард сопротивлялся, пока что-то не начало ломать кости его души, возможно, это был тот же змей. Только когда мужчина понял, что еще немного и ему переломят хребет, он совершил это ещё раз. А затем ещё и ещё. Потому что кости его никогда не отличались крепостью.

Было тяжело, мучала совесть. Ненависть и слепая злость уходили, уступая место раскаянью и стыду. Слезы душили каждую ночь. Безысходность, потому что ты не можешь исправить всего того, что сделал. Потому что в жизни нет смысла большего, чем резкие, мазки на холсте и неровные прямые. И смысла этого не может быть без жертв. Он ищет, ищет кого-то, кто не отвернется от него, не скажет, что Маяковски совсем потерял рассудок.

Жалость. Та что доставляет сердцу такую невыносимую боль, при каждой мысли о содеянном. Но он никуда не мог деться от самого себя. Ричарду некуда было бежать.

Маяковски чувствовал боль, каждый раз, когда стальное лезвие касалось чужой кожи. Несмотря на то, что он специально выбирал себе в жертвы таких девушек, о которых никто не будет беспокоиться. Тех, кого дома никто не ждет. Проститутки, алкоголички, наркоманки - они были отвратительны, но у Маяковски не было выбора. Он стал использовать своих жертв, как моделей, Ричард не мог иначе. Его фантазия угасала, жестокость, которую он отказывался увидеть в себе, убивала его дивный разум. С каждым днем он становился все менее и менее способным творить, не прибегая к моделям. Он был вынужден это делать. Он украшал мертвые тела цветами (в сочетании с кровью это выглядело прекрасно). Хризантемы, лилии, ирисы, розы - Маяковски не жалел на них средств. Но даже они не могли исправить всех тех изъянов на чужих телах. Слишком пышные формы, слишком заметная разница в длине членов (ведь человек по природе своей не симметричен), кожа неприятного болезненно-желтого оттенка... часто Ричард был вынужден изменять это все прямо на холсте. Он поддался, Маяковски теперь был не властен над собой. Он теперь зависел от желания, невероятного желания создавать прекрасное, при этом жертвуя уродством чужой жизни. Ричард знал, что поплатится за это, обязательно поплатится, но уже не мог отступить - в его голове господствовала ненависть.