Собачий рай

«Хе-хе, – послышался в голове сухой, неприятный старческий смех. – Идиоты. Бесы. Одноклеточные. Праздные, глупые твари».

Пытаясь дышать медленно и глубоко, она, закрыв глаза, попыталась расслабиться.

«Что ты здесь ищешь, дура? – продолжал голос. – Зачем? Хочешь доказать, что ты еще в строю? Дочери своей и мозгоправу доказать, что ты еще не груда немолодых нездоровых костей? А может быть, ты хочешь показать своей соседке, насколько ты умнее и лучше? Это бессмысленно, ибо людям есть дело только до самих себя. Зачем ты опять гребешь против течения? Ты думаешь, я просил тебя нарушать мою пустоту? Я просил тебя не лезть в это дело. А может, ты хочешь возвыситься с моей помощью? Тем, что Надька много платит за копание в чужих гниющих бинтах? Это всего лишь откуп для ее спящей совести. Все вы – кучка потребителей, ничем не отличающиеся от собак: жрать, спать, трахаться, а еще – уничтожать друг друга, чтобы все это получать. Ковида вам мало? Разве ты, решившая служить химере – справедливости, не нашла вместо нее одну только грязную изнанку? Уж тебе-то как никому другому должно быть известно, что, кроме страха и примитивных желаний, в человеке ничего больше нет. Уходи. Уходи. Уходи».

Она узнала этот скверный, царапающий душу голос – им говорил обугленный старик из сна, в которого превратился молодой Поляков.

Самоварова с силой ударила себя по щеке и тут же испугалась – было не столько больно, сколько дико от действия, которого она никогда прежде не совершала. Но голос исчез.

С литографии на нее черными безжизненными глазами глядели красивый Поляков и красивая Марта.

Они были живы на этой картинке в какой-то другой, параллельной жизни…

Варвара Сергеевна, словно ведомая чьей-то рукой, заставила себя спуститься в подвал.

Прежде чем включить свет, достала мобильный и ткнула в первую попавшуюся в плейлисте песню:

– «Все стало вокруг голубым и зеленым, – наивно и нежно запел поправший смерть и крах не одной эпохи голос, – в ручьях зажурчала, запела вода…»

Когда попала в подвал днями ранее, она не заметила, что не только пол, но и все остальное – цвет стен, стеллажей и контейнеров для хранения – серый.

Яркими пятнами выбивались из этой серости только аккуратные ряды банок с вареньем и овощными разносолами.

Они все еще напрасно ждали тех, с литографии, – достойную пару, воспитавшую достойную дочь.

«Все химера, – проснулся и заговорил с новой, злобной силой голос. – Музыка и стихи, людские игры в любовь и дружбу лишь прикрывают в пути неизбежное сгорание души. Забытые ласки твоих мужчин – защитные иллюзии для твоей шаткой психики. Не ты ли вместе со своим любовником находила трупы детей? Не ты ли видела, как барыги‐родители сдают грудных детей в аренду за дозу? Ты пытаешься жить так, будто этого не было, и вспоминаешь через тридцать с лишним лет, как этот самец в похотливом порыве поцеловал твой шрам. Ты лгунья и трусиха. Ты без пяти минут такая же развалина, как я, пугливо подчистившая прошлое и заблокировавшая, как тогда, с Региной, неугодные воспоминания».

– Пошел вон! – закричала Самоварова.

Ее не отпускало ощущение, что она попала в некую временну́ю дыру, где мешались не только времена, но и сценарии имеющихся в реальности жизней. Кто же теперь разберет, что было желаемым, а что – действительным и от какого количества ненужных воспоминаний долгие годы ее оберегала психика.

Гоня из себя метафизику и старательно ловя слова нехитрой песенки, льющейся из телефона, она присела на корточки и еще раз простучала стенки сейфа.

Ничего – глухой, ровный звук.

«Хе-хе. Уж до такой-то степени ребятки наши не могут быть небрежны! – снова загоготал старик. – Уже простучали, не раз и не два-с».

Но Самоварова была уверена, что искать подсказку надо именно здесь.

«Где простаки прячут чаще всего? В подвале! А бывший “прошаренный” мент здесь прятать не будет, значит, и обыщут тут абы как, верно, дура?» – издевался голос.

С трудом подтащив к стеллажам стоявшую в углу стремянку, она начала осматривать полки с одинаковыми рядами – по пять коробок на полках, в которых лежали инструменты и прочая бытовая мелочовка.

Внимание привлекла большая серая обувная коробка, лежавшая наверху на одном из контейнеров.

Коробка была довольно легкой, и она стащила ее вниз.

«Настойчивая ты, – ехидно одобрил голос. – Прием-прием! Аппаратура при нем!» – гнусно хохотнул он.

В подвале оставаться не было сил, страх сойти с ума в этом сером безвременье погнал наверх.

Самоварова прихватила с собой коробку.

Зашла в полумрак осиротевшей столовой, отдернула шторы.

На журнальном столике ее открыла.

Железная коллекционная машинка марки «роллс-ройс», дом и пальма, собранные из конструктора «Лего», открытка с парашютистом, парящим среди облаков и верхушек гор, вырезанная из бумаги и раскрашенная цветными карандашами девочка в короткой юбке и гольфиках, еще одна коллекционная машинка – спортивный кабриолет марки «ламборгини» и… пластмассовые наручники.

Из коробки на нее дохнуло дикой, какой-то нечеловеческой грустью.

В доме было так тихо, что она слышала, как в хозяйских трубах лениво ворчит вода.