Не понимаю, что со мною сталось?Усталость, может, — может, и усталость.Расстраиваюсь быстро и грустнею,когда краснеть бы нечего — краснею.А вот со мной недавно было в ГУМе,да, в ГУМе, в мерном рокоте и гуле.Там продавщица с завитками хилымируками неумелыми и милымимне шею обернула сантиметром.Я раньше был не склонен к сантиментам,а тут гляжу, и сердце болью сжалось,и жалость, понимаете вы, жалостьк ее усталым чистеньким рукам,к халатику и хилым завиткам.Вот книга… Я прочесть ее решаю!Глава — ну так, обычная глава,а не могу прочесть ее — мешаютслезами заслоненные глаза.Я все с собой на свете перепутал.Таюсь, боюсь искусства, как огня.Виденья Малапаги, Пера Гюнта, —мне кажется, все это про меня.А мне бубнят, и нету с этим сладу,что я плохой, что с жизнью связан слабо.Но если столько связано со мною,я что-то значу, видимо, и стою?А если ничего собой не значу,то отчего же мучаюсь и плачу?!23–25 октября 1956
Портрет
Надменность в глазах ее серых —любого она охладит,и все-таки сердятся серьгина тех, кто на них не глядит…10 ноября 1956
Мама
Давно не поет моя мама,да и когда ей петь!Дел у ней, что ли, мало,где до всего успеть!Разве на именинахпод чоканье и разговорсядет за пианинодруг ее – старый актер.Шуткой печаль развеет,и ноты ищет она,ищет и розовеетот робости и от вина…Будут хлопать гуманнои говорить: «Молодцом!» —но в кухню выбежит мамас постаревшим лицом.Были когда-то концертыс бойцами лицом к лицув строгом, высоком, как церковь,прифронтовом лесу.Мерзли мамины руки.Была голова тяжела,но возникали звуки,чистые, как тишина.Обозные кони дышали,от холода поседев,и, поводя ушами,думали о себе.Смутно белели попоны…Был такой снегопад —не различишь погоны:кто офицер, кто солдат…Мама вино подносити расставляет снедь.Добрые гости просятмаму что-нибудь спеть.Мама, прошу, не надо…Будешь потом пенять.Ты ведь не виновата —гости должны понять.Пусть уж поет радиолаи сходятся рюмки, звеня.Мама, не пой, ради бога!Мама, не мучай меня!10 ноября 1956