В плащах и курточках вельветовыхв лесу тревожно-молодомсидели девушки с мольбертаминад горько пахнущим прудом.Я руки за спину закладывал,плечами ветви отводил,в мольберты жалкие заглядывали потихоньку отходил.Болела печень у натурщика —за два часа совсем он скис,и, губы детские надувшая,одна из них швырнула кисть.Встав на валежины корявые,решила скуку прекратить,и две особенно кудрявыеверевку начали крутить.То дальняя, то заземленнаяверевка шлепалась под гам,и платьица зазелененные,взлетая, били по ногам.Девчонки пели с детской жадностью,садились ноги разувать,и к ним не чувствовал я жалости,что не умеют рисовать.Летя в траву, от смеха корчились,друг с другом весело дрались.А через час искусство кончилось —за кисти девушки брались.19–24 июня 1957
Блиндаж
Томясь какой-то странною тревогой,блиндаж стоял над Волгой, самой Волгой,и в нем среди остывших гильз и пыли,не зажигая света, тени жили…Блиндаж стоял над Волгой, самой Волгой.Приехали сюда с закуской, с водкой.Решительные юные мужчиныпоставили отцовские машиныи спутницам сказали грубовато:«Используем-ка, детки, эту хату!»Не водки им, ей-богу бы, а плетки!Пластинки пели из рентгенопленки.И пили, и закуску истребляли,и напускали сигаретный дым,и в стены громко пробками стреляли,где крупно: «Сталинград не отдадим!»А утром водку кисло попрекали,швы на чулках девчонки поправляли,и юные поблекшие мужчинышли заводить отцовские машины.Блиндаж стоял над Волгой, самой Волгой.Изгажен сигаретами и воблой,стоял он и глядел в степные дали,и тени оскорбленные витали…24 июня 1957