Собрание сочинений. Том 2. Биография

Ш.: Когда Володя умер и я пришел туда, на похороны, мне Агранов говорит: «И быть в любви жестоким очень легко — надо только не любить» (это цитата из «Zoo»)[1046] — и показал мне пулю, вынутую из Маяковского. Маяковский стрелялся стоя. Пуля вошла в сердце, но оказалась в голове…[1047] Ну вот.

Д.: Ее вынули из головы, да?

Ш.: Да. Ну, он ведь был <нрзб> Я был… когда была выставка Маяковского, из всех писателей пришел я один[1048].

Д.: Да, я знаю, Бромберг мне об этом рассказывал[1049].

Ш.: Он был ужасно печален, и вообще ведь, видите, я когда-то написал, что Маяковский никогда не шутил. Мне Лиля сказала: «Конечно, кому неинтересно <нрзб>, но он всегда шутил». А Володя со мной никогда не шутил.

Д.: Простите, она говорит, что он всегда шутил?

Ш.: Да. Потому что его тон… Почему мы поссорились? Я как-то неосторожно…

Д.: С Лилей поссорились?

Ш.: Да. Второй раз когда поссорились.

Д.: А первый?

Ш.: Первый раз? Она что-то сказала, и я, не хотя ее обидеть, сказал: «Ты пользуешься правами хозяйки дома». Она это довольно правильно поняла: «домохозяйки». То есть она выступила как верховный жрец, понимаете? А я сказал, что она хозяйка дома. Это очень обидно. Тут произошло…

Д.: Хозяйка дома? Что же тут?.. Простите, что-то не улавливаю…

Ш.: Домохозяйка.

Д.: А-а-а!

Ш.: Домохозяйка, понимаете?

Д.: А, то есть ниже намного.

Ш.: Да. Я не хотел этого сказать, но мы поссорились, и я на этом расстался, я ушел.

Д.: Это вот вы ушли с заседания ЛЕФа[1050].

Ш.: Да.

Д.: Это вот… Лиля (Елизавета Лавинская), которая очень раздражена была против Лили [Брик], очень зло о ней говорила, давно, до войны это было (она умерла давно), она мне рассказывала. Вот я помню точно ее рассказ. Что она [Лиля Брик], так сказать, не допускала никого, кто вообще как-то самостоятельно… враждебно относилась ко всякому, кто как-то самостоятельно общался и воздействовал, так сказать, на Маяковского, охраняя его. И вот, говорит, помню сцену в ЛЕФе, как с чем-то с ней не согласился Шкловский, она ему что-то возразила, он ей, и потом… Тут я цитирую ее фразу: «Я помню истерический бабий визг: „Володя, выведи Шкловского!“ Шкловский встал и сказал: „Не трудись, Володечка, я сам уйду“, — и ушел». «И ушел» — я даже не помню, сказала она или нет. Но вот эти две фразы я помню точно. Это так и было?[1051]

Ш.:

Так и было. Причем меня провожали Маяковский и Брик, сказали: «Мы уладим». Но ничего уже уладить было нельзя. Возник РЕФ.

Д.: Ах, это еще же «Новый Леф».

Ш.: «Новый Леф».

Д.: Это, значит, уже конец лета 28-го года.

Ш.: Да.

Д.: В чем же тут была причина?

Ш.: Что?

Д.: «Домохозяйка» — это первый раз?

Ш.: Это и было тогда.

Д.: Вы говорите, два раза.

Ш.: Два раза.

Д.: А первый раз?

Ш.: Первый раз мы поссорились…

Д.: Ну, потом уладили?

Ш.: Уладили.

Д.: А это второй? Но неужели из‐за такого пустяка…

Ш.: Вы знаете, она Володе говорила…

(На этом запись обрывается.)

Кассета № 13

Третья дорожка записи

Дувакин: Виктор Борисович, вот вы охарактеризовали и Хлебникова, и Бурлюка. Но вот мне хотелось бы задать несколько таких уточняющих вопросов в отношении соотношения их. Вот Маяковский пишет: «Прекрасный Бурлюк»[1052]. Вот вы их много наблюдали. Что бы вы могли сказать об их отношениях? Ведь люди-то уж очень разные, и не только… тут и отношение Маяковского к Бурлюку, и отношение Бурлюка к Маяковскому.

Шкловский: Видите, Бурлюк… Я <нрзб>, как говорят, по стертой дорожке… Я его узнал давно, а теперь я его встречал несколько раз, уже американского Бурлюка[1053]. Нужно сказать, что он держал себя относительно довольно прилично, то есть он издавал «Новый путь»[1054], и когда надо было устроить какой-то съезд с нашим приездом, советских людей, то он дал денег на это. Нужно было дать деньги так, чтобы они исходили из Америки. Он, Бурлюк, очень любил Маяковского, очень любил. Он для него… Ну, Бурлюк — антрепренер.

Д.:

Антрепренер?

Ш.: Антрепренер.

Д.: Значит, я тут не ошибся. Вот это я и хотел…

Ш.: Антрепренер, который любил Маяковского и который открыл Маяковского, поверил Маяковскому. Он был Симоном Богоприимцем[1055]. И Маяковский, как верный друг, никогда этого не мог ему забыть. Но…

Д.: Так вот, художественно… их эстетика, по-моему, все-таки ведь очень различна.

Ш.: Да, да, но Бурлюк не пустое место.

Д.: Ну конечно!

Ш.: Это воля, воля, художник, профессиональный художник. Как снег на горах остается, особенно за забором, так старый футуризм остался у Давида Бурлюка. Все ушло, а он такой. Он в этом отношении напоминает, скажем, Кру́ченыха. Ну, Кру́ченых был голяк и бедняк, а тот — обеспеченный американец, который умеет рисовать, умеет достать деньги.

Д.: Предприниматель.

Ш.: Предприниматель. Но хороший предприниматель. Ну еще вот с Хлебниковым…

Д.: Нет, минуточку, а вот вы их наблюдали вместе?

Ш.: Наблюдал.

Д.: Это, что же, были отношения равных или Бурлюк был как старший?

Ш.: Равных скорее, равных, конечно.