Собрание сочинений. Том 2. Биография

Ш.: У него проза хорошая. Настоящая проза. И я считаю, что Маяковского… решила его судьбу поэма «Во весь голос». Он не решился бы умереть в упадке. Он очень устал. Он был не согласен. Но ему нужно было умереть, но он не мог бы умереть побежденным.

Д.: С чем не согласен?

Ш.: С ходом…

Д.: Истории? Уже?

Ш.: Да. А ему надо было умереть героем. Он написал «Во весь голос», показавши сохраненного человека, вдохновенного человека, и умер, обставив место своей гибели фонарями и давши ложный адрес гибели — любовный.

Д.: А вы считаете, что это адрес ложный?

Ш.: Ложный. Видите, почему? Полонская — это совсем ложный адрес, потому что Полонская была ему рекомендована Лилей[1095]

. Лиля давала такие… в заместители семьи, немножко сводничала, вот она Брюханенко…[1096] это ее… А это, а это, значит, нельзя любить. Он… его обидела Лиля. Он хотел взять Яковлеву. Я ее не видал, но она очень красивая женщина, может, большой человек. Теперь, и… Полонская, которую он тоже полюбил… Ему надо было «ночью звон свой спрятать»[1097], он был обременен сердцем. Ему некуда было положить сердце. А вот это такая трагедия.

Д. (проверяет, сколько осталось магнитной пленки): Так, тут уже на финише, поэтому новую тему нам начинать не надо, чтоб не оборвалась на полуслове. У нас так шло…

Ш.: У Полонской был потом роман с Осипом Мартыновичем Бескиным. А у нее был… Дети ее сгорели, это вы знаете?

Д.: Нет.

Ш.: Она вышла замуж за человека, который делал воротнички, переделывая их из старых голландских простыней. Для этого он их… У нее было от него двое детей… А он белье чистил бензином. Произошел пожар (недалеко от площади Маяковского теперь) — двое детей угорело. Так что это было все очень страшно. Я это не от нее слышал[1098]

. А мемуары Полонской написаны в сообществе с Ардовым[1099].

Д.: Виктор Борисович, поскольку вы просили вас уже больше не утомлять (чувствуется, что вы действительно очень утомлены), я очень прошу прощения, что вас так задержал. Ну, мы на этом сейчас закончим и продолжим, когда вы еще выберете время, как вы обещали, через неделю-две. Ну, большое вам спасибо[1100].

ВТОРАЯ БЕСЕДА (28 АВГУСТА 1968 ГОДА)

Беседу ведет В. Д. Дувакин

Кассета № 67

Четвертая дорожка записи

Дувакин: Виктор Борисович, ну вот, с нашей первой встречи прошел год с лишним. Я очень рад, что мы с вами еще раз встретились.

Шкловский (глядя на включенный магнитофон): Пошел, да?

Д.: Пошел. Вот. Мы говорили главным образом о дооктябрьском Маяковском, потом ваши поездки. Ну вот, что дальше?

Ш.: Лариса Рейснер — очень красивая женщина — говорила, что любовь — это пьеса с короткими актами и длинными антрактами, и надо уметь себя вести в антрактах. Вот у нас тут произошел антракт в год и два месяца, вел я себя во время этого антракта уклончиво. Будем продолжать.

Д.: Ну, значит, тогда это любовь. (Смеются.

)

Ш.: Да. Будем продолжать. У нас с Маяковским, так как жизнь была такая, были съезды и разъезды. Я, значит, знал его в 1913 году, очевидно, знал у Бриков, и у Бриков я его видал в момент Октябрьской революции. А Брики играли в карты. Там была обыкновенная публика Бриков, смешанная публика, как говорят, шибко буржуазная. Там был такой банкир Гандельман. Каждый раз…

Д.: Это вы рассказывали.

Ш.: Да. Вот этот Гандельман и все прочие, они в это время играли. А Маяковский и все остальные, мы… мы были на улице. Потом я уехал в Персию, видал оккупационные наши войска в Персии, видал каторжников, которыми пополнили армию, в количестве семи тысяч человек, видал погромы курдов, видал, как курды отрезали члены у наших солдат и клали им в рот. Потом видал отступление нашей армии в Персии, бои под Хасавюртом, бывал перед этим в Тбилиси[1101]. И вот я приехал в Питер, тихий. У меня с собой была лисья шкура, которую я купил по дороге. И я приехал прямо в дом Бриков, не заезжая к жене. Ну, это были самые близкие люди. Холодно, конечно, да, холодно.

Д.: 17‐й год?

Ш.: 17‐й год. И все… все переменилось. А Брик не был типично буржуазным человеком, но он был человеком на коне. Он был меценатом. Маяковский был голодным человеком. Человек, который был так голоден, что у него даже не было хороших зубов. (Дувакин усмехается.) Очень неприятно в продолжении «Автобиографии» Пастернака написано, что у Маяковского были вставные челюсти[1102]. Вот я Маяковского знал много лет. Знаете, я не знаю, были у него вставные челюсти или нет. Этого мне не нужно было знать. Говорил он внятно. И пастернаковская «Автобиография» очень любопытна. Володя его любил. А «Автобиография» сравнительно с первой — «Охранной грамотой» — это автобиография другого человека. Он уже и не еврей, он уже развелся… он уже… он уже… такой как Цветаева… <нрзб> Цветаева. И это отказ от прошлых друзей, отказ от своей биографии.