Собрание сочинений. Том 2. Биография

Ну вот, а теперь, значит, я приезжаю… приехал к Брикам, и Маяковский уже на коне. Революция.

Д.: Простите, это между Февралем и Октябрем или после Октября?

Ш.: Это после Октября.

Д.: Между Февралем и Октябрем вы их не видели?

Ш.: Я видел их, я видел, потому что я приезжал. Меня ранило в это время. Я был комиссаром Временного правительства, мне прострелили живот. Я приехал в армию, под Станиславом, ну, был немецкий прорыв. Я сказал, что надо идти. Мне сказали: «Иди сам». Ну, я пошел сам. Мне пробили живот. Полк пришел за мной[1103].

Ну вот, теперь. Маяковский был упоен революцией, а так как поэты были нетерпеливые всегда, то он думал, что это будет все не только хорошо, но и быстро. Вы представляете себе, что в 48‐м году Герцен представлял, то есть, вернее, говорил, что мы не думаем, что существующий строй долголетен. Он говорил про капиталистический строй. Не долговечен, а долголетен. Он давал ему десять лет, пять лет этому строю. Маяковский представлял, что капиталистическому строю в Европе, ну, два года, три года.

Д.: Ах, даже так?

Ш.:

Да.

Д.: Это не только, вероятно, Маяковский представлял?

Ш.: Да мы все представляли так, все представляли так. Я в Тбилиси в квартире полковника Антоновского, который был женат на недавно умершей женщине [Анне Арнольдовне, авторе «Великого Моурави»], встретился с деникинцем, полковником тоже. Они нас познакомили. Он набирал людей для деникинской армии. Я говорю: «Вы думаете, что вы победите?» Он мне ответил: «Я русский человек. Мои герои — это Буслаев, протопоп Аввакум и Ленин».

Д.: Ленин?

Ш.: Ленин, да.

Д.: Это он тогда вам говорил?

Ш.: Да. «Я его хорошо представляю. Я все понимаю, что он хочет, но я дворянин, полковник, я с ним буду драться, и он, конечно, меня победит. Но я тоже русский человек, и я буду с ним драться»[1104], — то есть для него Ленин был старшим человеком, старшим человеком мира и выразителем внутреннего характера России. Вот, была весна революции, ожидание, где произойдет следующая революция. Она должна была произойти в Германии, потом во Франции… Все было очень хорошо.

Д.: Простите, я вас перебью. Я вам дам непосредственно (может, это вам потом пригодится) иллюстрацию этой мысли. Есть новогоднее «Окно РОСТА», где… вот этот новый, 20‐й год.

Кому не ясен истории ход?!

В этотгрядущий[1105] двадцатый год [землираздробленнойчетыре частив одном сольетеневиданном счастье!] В одномировое русло революциирабочих вселеннойдуши вольются![1106]

Вот это. Это еще через три года.

Ш.: Причем, значит, так. Вот счастливый Маяковский… счастливый Маяковский, как я видал счастливого Ленина…

Д.: Простите, вы…

Ш.: …слышал его доклад — птица в полете! Человек, который осуществляет свое предназначение[1107]. Мы ведь обыкновенно изображаем великих людей несчастными… Ну, вот…

Д.: Простите, вот то, что вы видали Ленина, это где-нибудь записано?

Ш.: Записано. Я его видал три раза.

Д.: И вот так записано?

Ш.:

Да. Я его видал три раза. Первый раз я его видал в броневом дивизионе, в апреле, как только он приехал[1108]. У нас в броневом дивизионе было много большевиков. Они привезли Ленина в огромный манеж Михайловский. Там были дымные такие машины. Этот сейчас манеж называется «Зимний стадион». Он — часть ансамбля Инженерного замка. Выступал Ленин с машины «Уайт»[1109], с опущенными бортами. Когда с него снимали пальто, то по ошибке сняли пиджак вместе с пальто, и я увидал его в жилете, увидал, что он меньше меня ростом, гораздо меня шире в груди, а у меня в груди было 120, что у него очень толстые ноги, и мышцы, идущие от плеча, подходят к шее, около уха, что он сложен, как пловец и маленький гиревик. Это очень сильный человек, очень сильный человек, хорошо владеющий не только толпой, но собой. Он ходил по маленькому грузовику с опущенными бортами, не думая о том, что он может упасть, говоря с чрезвычайной ясностью[1110].

Потом я его увидал на заседании в Таврическом дворце. В «Известиях» («Известия» тогда были меньшевистские и эсеровские)… «Известия» напечатали, что деятельность Ленина — контрреволюция. Ленин пришел говорить… там глубокий зал Таврического дворца, крутой амфитеатр, Ленин был ярко-рыжий.

Д.: Рыжий? Он же лысый?

Ш.: Ярко-рыжий. Он был лысый, но у него волоса были, ну, начинались с перелома черепа, и рыжий цвет я так ярко помню. Высокий голос. И, может, рыжесть его подчеркивалась тем, что он был похож на шаровую молнию, попавшую на трибуну[1111]. Он говорил во все стороны. Зал был побежден в несколько минут, все члены ЦК, меньшевики и так далее пришли, и все проходы были заполнены, а Ленин повторял одну и ту же фразу: «А мы арестуем здесь министров-капиталистов. А я, я согласен на Пешехонова[1112]. Зачем нам буржуазия». Ленин говорил…

Д.: Согласен на?..

Ш.: На Пешехонова.