Собрание сочинений. Том 2. Биография

Ш.: Да. Математическое. Потом, возможность перевода с языка на язык, возможность такого явления… Скажем, Эйхенбаум говорил: «Как сделана „Шинель“? Она сделана из языка, из заикания»[1136]. Но западный цирк играет «Шинель» мимикой. И они говорят, что герои Гоголя так заняты делом, что им не надо даже разговаривать. Когда я был в Париже, в Париже шло три «Шинели»: одна — инсценировка русской «Шинели», другая — комедия о том, как гоголевский чиновник не может сшить себе пальто, и третья — в цирке, то есть мимика может выразить то, что выражает слово, ну и перенести…

Д.: Тоже имеет структуру?

Ш.: Конечно, имеет структуру. Но способы измерения… Ну, скажем, обычай, этикет — это же структура. Карточная игра, когда <нрзб> — это тоже структура, понимаете, но они, они… Я об этом написал сейчас книгу.

Д.: Ну, тогда к этому не будем и обращаться.

Ш.: Ну вот, видите, значит…

Д.: Как же Маяковский вообще все это воспринимал и воспринимал ли?

Ш.:

Маяковский… Значит, выглядит так: Маяковский это воспринимал хорошо, и это и было его… И когда он пишет «Как делать стихи?», когда он говорит о молодых лингвистах, он говорит об ОПОЯЗе, он был опоязовец[1137].

Д.: Он бывал когда-нибудь у вас на заседаниях?

Ш.: Бывал. Но… История такая. Конечно, вот Брик, которого эти сукины коты называют «расторопным»[1138], Брик был прежде всего человеком аскетическим. Он нравился женщинам, но он женщин не любил. Он был раньше богат, но богатство он не любил. Он был скромным человеком, ну, как вам сказать, но немножко талмудистом, но человеком с превосходной анализаторской головой, слишком отвлеченным для искусства, но самоотверженным.

Д.: По отношению к?..

Ш.: Маяковскому.

Д.: К Маяковскому или к искусству?

Ш.:

К Маяковскому. Он был настоящий апостол Маяковского. Одновременно, как всякие апостолы, они хотят втереть свое учение Христу. Это кончается тем, что Павел подменяет Христа. Но вот литература факта… Брик не любил искусство. Он любил кино за то, что кино — не искусство, что оно плохое искусство, скажем, что его надо отдалять от искусства. Но вот эта литература факта, с одной стороны, была… черт его знает, там и мои статьи очень ранние[1139], но это вообще… истерика этого — была бриковская истерика. Я тогда печатал, что когда они отрицали искусство, я говорю, что у нас в журнале печатается Маяковский, Пастернак, Асеев, печатаете Бабеля[1140] и одновременно говорите, что искусства нет. Это не получается. Это получается так, как ханжа попадает в тюрьму в «Пиквикском клубе» и ему говорят: «Хотите что-нибудь выпить?» Он говорит: «Все спиртные напитки — это суета сует». Тогда его спрашивают: «А какую из суеты сует вы любите?» Он говорит: «Крепкую». И ему подают ром[1141]. Так что все это суета сует. Значит, литература факта — это не была ошибка, потому что она сейчас значила в мировом искусстве очень много и очень много значит в чешском искусстве. И это значение мемуара и включение по достоверности… там такая школа Дзиги Вертова[1142], включение, новое отношение к фотографии, отношение… создание эстетики фабричных зданий, понимание того, что эстетика облегчает работу — это было все…

Д.: Все это придумано было уже тогда. Сейчас…

Ш.: Это было придумано тогда.

Д.: А сейчас это к нам вторично приходит с Запада.

Ш.:

Как всегда бывает. И когда мне пришлось говорить в Италии[1143], то передо мной на ковре сидели художники и говорили, что «вы наши учителя. Но вы это создали путем революции. Мы не можем сделать революцию…»

Д.: Поэтому мы не можем как следует у вас научиться.

Ш.: Да, да.

Д.: По существу, это <нрзб> вопрос.

Ш.: К сожалению, вот видите, это очень так серьезно. Была такая история. ЛЕФ был аскетической организацией.

Д.: ЛЕФ?

Ш.: Да. Там, значит, служащие: один на жалованье — это Петя…

Д.:

Незнамов, да[1144]. Еще были две… машинистка… Чистякова? (Черткова?) и Ольга Маяковская[1145].

Ш.: Ольга Маяковская тоже служила там на четверть ставки. И все, больше никого. И мы издавали журнал. Ну, платили, конечно, за рукописи мало.

Д.: Но платили все-таки?

Ш.: Платили, но мало. Это привело в ужас Бабеля, когда мы за его… собственно, за его собрание сочинений заплатили столько, что он мог пойти в кафе или один раз пообедать. Неправдоподобно мало.

Ну вот. И ЛЕФ был великое непонятое революционное искусство. Там были номера, когда в одном номере печатался Маяковский, Эйзенштейн, Дзига Вертов, опоязовцы[1146] — и все это были вещи, которые остались.

Д.: Да. Не все номера равноценны. Вот это как раз вы говорите про первые номера, 23-го года, лучшие.

Ш.: Да. Там были такие вещи, как… был номер о Ленине с превосходными статьями, непревзойденными статьями[1147]. Ну вот.