Собрание сочинений. Том 2. Биография

Д.: Ах, «лучше десять Пешехоновых, чем…»[1113]

Ш.: Да-да. У Ленина речь не была похожа на статью. Он писал одним способом, а говорил другим способом. Хотя у него запись совершенно свободная, но он не давал себя стенографировать и говорил, что обыкновенный отчет репортера лучше, что говорят не так, как пишут.

Третий раз я его слышал так. Было соединенное заседание, Первый съезд Советов солдатских и рабочих депутатов[1114]. Происходил он в Первом кадетском корпусе на Первой кадетской линии в Петербурге, на Неве. Это бывший дворец князя Меншикова, одно из самых старых зданий Петербурга. Зал огромен и не очень высокий, хотя он был двухсветный. Но там кадетский корпус мог выстроиться в одну шеренгу и повернуться. Посередине стояли три ряда стульев: эсеры и меньшевики, большевики и маленький — три-четыре стула — анархисты. А дальше сидели солдаты и рабочие, солдаты с винтовками, во всяком случае, все в пальто и в шинелях.

Выступал меньшевик Церетели[1115], такой шатен рыжеватый, с плотной бородой, князь по происхождению, очень хороший оратор. Он говорил о коалиции, о необходимости коалиции, о представительстве всех партий в революционном правительстве. Он говорил очень убедительно, он был, очевидно, образованным юристом, и был хороший оратор. Все сидели, молчали. И он сказал: «Нет такой партии, которая одна возьмется руководить революцией». И конечно, не вставая, но в самом конце ораторской паузы, негромко, высоким картавым голосом Ленин сказал: «Есть такая партия», — и, конечно, все услыхали, потому что это был ответ на риторический вопрос.

Впоследствии история этой реплики была такая. Недалеко есть морской корпус, там гораздо лучше эстрада, она мраморная, с задником, и Бродский[1116] перенес эту фразу…

Д.: Эту речь.

Ш.: Эту речь. Причем, конечно, Ленин выбегает, подымает руку, как будто: «Позвольте выйти» и кричит: «Есть такая партия!»[1117] И потом оно так и пошло, так и пошло. А дело в том, что революция не совершается при хороших декорациях. Она совершается там, где она подвернулась. Она может совершиться в проходном дворе. А потом придают ей декор.

Д.: Как Сологуб предлагал, чтобы стороны дрались за городом, не вредили[1118] <нрзб>

Ш.: Да-да. Ну вот, видите… Ну а он наоборот, он предлагал вредить. <нрзб> А революция, так она и происходит. Она не вредит. Так вот. Я возвращаюсь к Маяковскому.

Д.: К Маяковскому. Вы видели счастливого Ленина, а теперь расскажите, где вы видели счастливого Маяковского.

Ш.: Я видел счастливого Маяковского. Как бы… он был очень занят, он издавал книги, он основал издательство ИМО. Издательство ИМО — это было «Искусство молодых»[1119]. Оно было расположено на Фонтанке, напротив цирка Чинизелли, внизу был маленький магазин Ховина «Книжный угол»[1120], а наверху сняли помещение, черт его знает, что собирались там делать, но мы издали там «Все изданное Маяковским».

Д. (поправляет): «Все сочиненное…»

Ш.:

«Все сочиненное Маяковским»[1121], потом «Мистерию-буфф»[1122].

Д.: «Ржаное слово»[1123].

Ш.: Да. И главное для нас, что мы издали «Поэтику». «Поэтика» издана Маяковским, издательством ИМО[1124].

Д.: Первая книжка?

Ш.: Да. Это есть основная книжка[1125], потому что там работали и Якубинский, и Поливанов

[1126], и Брик, и я, со своими основными статьями. Там напечатаны «Связь приемов стихосложения с общими приемами искусства», «Искусство как прием»[1127], «Звуковые повторы»[1128]. Там все, кроме Тынянова и Эйхенбаума…[1129] ОПОЯЗ был уже готов[1130], так что…

Д.: Это Московский лингвистический кружок?[1131]

Ш.: Нет. Московский лингвистический кружок — совершенно другая организация.

Д.: Это Богатырев?[1132]

Ш.: Это и Роман Якобсон[1133], с совершенно другими установками.

Д.: Ах, вот что!

Ш.: Мы ученики… мы, ленинградцы, мы ученики Маяковского, скажем, или друзья Маяковского, ученики Бодуэна де Куртенэ[1134]. Ну, я скажу: это моя группа. Мы говорили, что искусство — это явление стиля, что те законы искусства, которые проявляются в нем, проявляются и в музыке, и законы, скажем, сонета, можно перенести на музыку, можно аналогии найти в архитектуре. Для москвичей литература была явлением лингвистическим: материал — язык, структура языка. Они были правы в том отношении, что они, определивши языковые структуры, создали учение о структурализме, но они были неправы, потому что языковые структуры — не единственные структуры мышления. У Эйнштейна есть в статье «Физика…», у него есть статья о том, что он достоверно знает, что открытия не проходят через слово. И он потом говорит: «Иначе я бы так не удивлялся, получив открытие, я его не мыслил…»

Д.: Что возможно мышление…

Ш.: Внеязыковое[1135].

Д.: …внеязыковое.