Собрание сочинений в 8 томах. Том 1. Рассказы и повести; Скандалист, или Вечера на Васильевском острове: Роман

— Знаете ли вы, как поступали с изменниками наши старшие братья? Клянусь честью, которая составляет все мое достояние, этот человек заслуживает смерти! Мороз проникает в мои жилы при одной мысли об этом низком предательстве.

Мурашки и холод прошли по его спине.

— Но мы прощаем его, — решил он неожиданно. — Прощение да будет ему наказанием! Пусть до конца дней своих он помнит о своем преступлении.

Саша сел и с мокрыми глазами уткнулся в книжку.

— Если бы не он, быть может, никого бы не исключили.

Он увидел перед собой толстую, склонившуюся голову Кущевского и с бешенством хлопнул кулаком по столу.

— Низкая душа! Так тебе еще мало этого наказания?

Мама остановилась на пороге, испуганно глядя на его искаженное лицо.

2. Саша сидел на кровати, ночью. Ему было жарко, он провел рукой по мокрому от пота лицу. Ночь шла под тиканье столовых часов.

Он тихонько встал и положил на свое место одеяло, придав ему форму вытянутого тела. Отец не проснется, он крепко спит, но мама?

Чтобы дверь не заскрипела, он открыл ее сразу. Отцовский храп, которого он до сих пор не замечал от волнения, поразил его и успокоил. Холодными пальцами он взял револьвер и вернулся.

А отцу снилось, что он говорит со своим покойным отцом.

— Что ж, детки? Детки растут, и нас им совсем не нужно.

И старик плакал и называл его сиротой. Но все это был, конечно, храп. Собственный храп Сашин отец считал разговором.

— Хорошо ли я спрятал револьвер?

Сашу бросало то в жар, то в холод под одеялом.

— Я убью его во время большой перемены.

Он встал, накинул на себя шинель и снова достал револьвер. Холодный и тяжелый. А что, если сейчас застрелиться? Он поднес револьвер к виску. Вся гимназия хоронила бы его, на Кущевского все бы плевали. «Косолапая сволочь, — кричали бы ему, — за что ты погубил этого человека?»

Кастрен уже клялся отомстить за его смерть, отец вел под руку маму, извозчики длинной вереницей ехали за гробом, гимназический оркестр играл похоронный марш.

Он заснул с револьвером в руке и наутро должен был без возражений отдать его перепуганной маме.

3. Птицы гуляли на пустынных перилах моста. Солнце поднималось вверх по фабричной трубе, по белым буквам летящей к небу фамилии владельца. Сутулый грузчик прошагал по набережной с узелком в руке. Офицер, сидевший на скамейке под ивой, вынул из портсигара сломанную папиросу, взглянул на нее, бросил в снег и вытащил новую.

Алька швырял камни в реку, в белую холодную кашу из снега и подтаявшего льда.

Они прошли по набережной до собора и вернулись обратно.

— Твоего отца можно уломать, — горячо говорил Саша. — Я поговорю с ним, хочешь?

Алька задумчиво подбрасывал камешек на ладони.

— Я хочу быть врачом, — упрямо повторил он.

Саша посмотрел на него с презрением.

— Эх ты, клистирная трубка! Ну, черт с тобой, оставайся. Все равно придется экстерном держать. А я уеду. Я решил в школу военных летчиков поступить.

— Что ж, поступай, — хмуро сказал Кастрен.

— Но прежде чем уехать, я побью по морде Кущевского, — объявил Саша. — Я сделаю это сейчас, — решил он неожиданно и остановился, сжав кулаки. Мурашки восторга и отваги покрыли его тело. — Но это нужно сделать публично, от имени всего класса.

Он взглянул на Кастрена и пожалел его. Кастрен похудел. Серпы синяков стояли под глазами. Светлые финские волосы растерянно торчали на висках.

— Тебе одному это не удастся, — сказал он, обсуждая, по манере своей, Сашино предложение вполне серьезно. — Но если бы мы пошли вдвоем… Один из нас дал бы ему по морде, а другой был бы свидетелем от имени класса. Если хочешь, я побью его, — задумчиво прибавил он.

Саша уже волновался. Он поднял сухую палку и с ожесточением разбил ее о стенку городского вала.

— Мы пойдем к нему на квартиру, — заявил он. — И если класс не согласится с этим делом, мы скажем, что били от себя. Ты знаешь, мне брат рассказывал, что за такие вещи раньше заутюживали до смерти. Просто загоняли в шинельную, накидывали шинели и били втемную.

— Врет.

— Нет, не врет! Тогда лучше было себя самого ухлопать, чем решиться фискалить.

Они шли молча…

…«Высокий гимназист бросил шинель, и некоторое время она висела в воздухе, прежде чем опуститься на дрожащего фискала. Испуганный сторож бежал через дорогу в квартиру директора. Фискал лез на вешалку, но десятки рук стаскивали его вниз. Он кричал: «Господа, клянусь честью, я больше не буду». — «У фискала нет чести», — отвечал ему смешанный хор голосов. Он путался в шинелях и падал. Инспектор стоял на пороге, но никто не слушал его. «Господа, вы забьете его до смерти!» — кричал он, ломая руки. «Это было бы только справедливо», — громовым голосом отвечал Сашин брат. Он раздвинул толпу и, наклонившись над фискалом, приложил ухо к его толстой груди. «Шапки долой, — грозно сказал он, — он больше уже никогда не станет фискалить!»…»

Саша шел так быстро, что Кастрен не мог поспеть за ним. От возбуждения он был бледен, глаза горели.

— Нет, ты будь свидетелем, — сказал он, — я сделаю это не хуже тебя. Он надолго запомнит этот день, будь уверен!