Собрание сочинений в 8 томах. Том 5. Очерки биографического характера

— Да что вы! Что вы! Конечно, тут нет никаких формальностей, и вы можете говорить вполне откровенно.

— Тогда я вам скажу, что обвинять Веру Засулич я ни в коем случае не стану, и прежде всего потому, что кто бы ни обвинял ее, — присяжные ее оправдают.

— Каким образом? Почему?..

— Потому, что Трепов совершил возмутительное превышение власти. Он выпорол «политического» Боголюбова во дворе тюрьмы и заставил всех арестантов из своих окон смотреть на эту порку… И все мы, представители юстиции, прекрасно знаем, что Трепову за это ничего не будет. Поймут это и присяжные. Так вот, они и подумают, каждый про себя: «Значит, при нынешних порядках, и нас можно пороть безнаказанно, если кому вздумается? Нет! Молодец Вера Засулич! Спасибо ей!» И они ее всегда оправдают.

— Бог знает, что вы говорите!..

— Александр Алексеевич! Мне кажется, вы не чувствуете важности момента. Ведь мы присутствуем при начале инойреволюции. Уже не против монарха, а против правительства

. И в обвинители Веры Засулич следовало бы достать какого-нибудь дореформенного чиновника, преданного далекой старине, который был бы готов за нее «костьми лечь», который бы сказал присяжным: «Господа присяжные! Нам дела нет до побуждений госпожи Засулич. Помните только одно, что она посягнула на наши святыни. Она стреляла в генерал-адъютант та, носящего на своих плечах вензеля государя, — всегда имеющего к царю свободный доступ… Кто любит государственный порядок, тот не пожелает даже вникать в объяснения подсудимой. Можно, пожалуй, смягчить ее ответственность, но оправдать ее — никогда!».

— Какая великолепная речь! Произнесите же ее!

— Нет, Александр Алексеевич, мы совсем не понимаем друг друга. И верьте мне, что никакая речь не поможет.

Лопухин пожал плечами и сказал: «Ну, что же делать? Придется обратиться к товарищу прокурора Кесселю»…

Засулич была оправдана с таким треском и ревом, каких никогда не знали ни ранее, ни позднее стены судебного зала. Приговору аплодировали даже сановники (ныне уже умершие), стоявшие в местах за креслами судей…

Когда, после заседания, мы с Жуковским уселись на «имперьяле конки» и поехали домой, он мне спокойно сказал: «Ну, брат, теперь нас с тобой прогонят со службы. Найдут, что если бы ты или я обвиняли, этого бы не случилось».

Его пророчество сбылось очень скоро. Моя семья во время процесса находилась в деревне у родственников. И в самый день моего отъезда туда я получил от возвратившегося в Петербург прокурора суда Сабурова извещение, что министр юстиции требует от меня и, Жуковского объяснений, почему мы отказались обвинять Веру Засулич?..

Жуковский был переведен товарищем прокурора в Пензу, а я — уволен от должности.

Осенью мы оба были приняты в адвокатуру» («Былое», стр, 89–91).

Стр. 172И. С. Тургенев в письме к М. М. Стасюлевичу так отозвался о стихах поэта-адвоката: «Есть талант и у г. Андреевского; есть чувство и теплота. Но он не довольно обрабатывает свои стихи. В лирическом стихотворении все должно быть безупречно — и никак не следует допускать то, что французы называют cheville» ^[49](«М. М. Стасюлевич и его современники в их переписке», СПб., 1912, т. III, стр. 156). Упоминая в письме к А. Ф. Кони от 31 декабря 1911 г. о лестном отзыве И. С. Тургенева о его поэзии, Андреевский вспоминал, что Тургенев «от своего имени просил меня непременно продолжать стихотворную деятельность». Эту фразу автор письма подчеркнул. «Вы знаете, — писал он в заключение, — что я, однако, не обольщался насчет себя, — я лучше судил об окружающей меня эпохе, прямо смертельной для «поэта в душе», — я понял бесплодие рифмы и ушел вовремя» (ЦГАОР, ф. 564, оп. 1, ед. хр. 1030, письма С. А. Андреевского к А. Ф. Кони).