Коль будет песнь не о любви пропета, Ее сочтут причудою поэта.
В стране недолгой молодости мне Друзья назвали имя недотроги, И вздрогнул я. Но плавно, как во сне, Ложился снег на горные отроги.
Пришли иные думы и тревоги. И я слагал сонеты в тишине. Но вдруг тебя я встретил у дороги И с той поры пылаю, как в огне.
Летят года, как всадник на коне, Но дальше путь мой от весны к весне, Бледнее радость, горше неудача.
Буза прозрачна сверху, хмель – на дне. Огонь любви, что был дарован мне, Под старость разгорается все жарче.
Отвесные скалы вздымаются голо, Но памятных битв ореола уж нет. Хунзахская крепость. Начальная школа, В которой моих пролетело семь лет.
И помню: однажды к запретным пределам Метнулся душой и по черному белым «Тебя я люблю!» - написал на доске. И крылья явились к нестертой строке.
И всласть хохотали мальчишки аула, И строго отец произнес: «Вертопрах!», А мама с тревожной печалью вздохнула: «Знай, этим не шутят, сыночек, в горах».
«Тебя я люблю!» - не лукавя с тех пор, Пишу всякий раз, по обычаю гор.
Я в космосе далеком побывал, Летя во мгле меж звездных караванов: Мои стихи взял в космос Севастьянов. Так высоко еще я не взлетал.
О родина, признанием в любви Был мой полет, в твою вошедший славу. И видел я, что женщины твои Соперницами звезд слывут по праву.
Обнять весь мир смогла душа моя, С аулом отчим на челе вершины. Гарсии Лорки видел землю я И вспоминал о детях Палестины.
И радовался в черной вышине, Что Патимат вздыхает обо мне.
Россия, ты когда-то не с цветами Нагрянула в пределы наших гор. Поныне скалы схожи со щитами, И в них гнездятся пули до сих пор.
И на Кавказ поручиком не ты ли Отправила поэта для того, Чтобы в бою чеченцы зарубили Или аварец застрелил его?
Но был убит он не слугой Корана, А подданным твоим он был убит… Мне снится сон в долине Дагестана, Что я поэта павшего мюрид.
В моей груди его пылает рана, И плачу я. А выстрел все гремит.
Элегии
С ЛЮБОВЬЮ К ЖЕНЩИНЕ
– Элегия – сестра Сонета, Как ты попала на Кавказ? – Сюда опального корнета Сопровождать, я помню это, Был с неба отдан мне приказ.
А родилася я в Элладе, Где женолюбец Каллимах Меня, своей печали ради, У всех оставил на устах.
Я у Овидия гостила, И вдаль летела из гостей, И откровению служила В честь обнажавшегося пыла, В честь обнажавшихся страстей.
– А какова твоя примета? Отличье в чем заключено? – Про то у Пушкина и Фета Ты мог бы выяснить давно.
– По-современному одета, Где кряжи высятся в снегу, Ты в доме горского поэта, Элегия – сестра Сонета, Присядь поближе к очагу!
Нам летописцы говорят На арамейском и латыни, Что миллионы лет назад Был лик земли такой, как ныне.
И красовались города, И высока была ученость, И вольный стих являл тогда Изысканность и утонченность.
Но злая воля верх взяла Во славу дьявольской химеры, И мир засыпала зола, И вышел призрак из пещеры.
Нерукотворным стал огонь, Но кто-то камень поднял снова, И где-то пробудилась сонь, Прошли века. Возникло Слово.
Скользит рассвет по стопам книг, И ты, счастливая, проснулась, О том не зная в этот миг, Что злая воля усмехнулась.
Ты шептала не раз мне, моя дорогая: «Береги себя, милый!» – но разве слуга я Не тебе, а себе С незакатного дня?
Разве в стужу могу я отдаться теплыни, Если ты замерзаешь и в горским камине Пред тобой в эту пору Не видно огня?
Я далек от расчетливой жизненной прозы, Потому подношу тебе красные розы, Руки до крови вновь О шипы исколов.
И любовную песнь, как молитву, слагая, Не таю своей радости я, дорогая, Не скрывая при этом И горестных слов.
Тот мужчина не может мужчиной считаться, Кто покою и неге готов предаваться И подобен весь век Шерстяному копью.
Подношу я любви тебе полную чару, Будем пить эту чару с тобою на пару, Выпей сладость ее, А я горечь допью.
Ты мне шепчешь в тревоге: «Храни себя, милый!» Но мужчине хранить себя – жребий постылый. Непокою мужи До кончины верны.
И любовь – первозданное чудо природы Я храню бережливей, чем в юные годы, Как во дни непогоды – Огонь чабаны.
Нагорьем плеч не похваляйся, милый, Легко согнув подкову, словно бровь, Быка природа наделила силой, А человека мужеством любовь.
И если вновь беру перо с рассвета И с кунаком гуляю по ночам, Клянусь: в подлунном царствии за это Обязан я любви, а не врачам.
Любовь не петушиная забава, Она нас поднимает в высоту. Нам горек хлеб, когда уходит слава, Любовь изменит – жить невмоготу.
Не все готовы к роковому часу, Но я хотел бы умереть тогда, Когда допью любви земную чашу, Что мне поднес незримый тамада.
Пели ручьи, словно струны звеня: – Белая ночь лучше черного дня.
В небе гора на вечерней заре Тихо сказала дочерней горе:
– Камень в стене, неказистый на вид, Лучше кладбищенских мраморных плит.
А виночерпий в сердечном пылу, Помню, изрек, как пророк, на пиру:
– Красным вином лучше скатерть залить, Нежели кровью снега обагрить.
И произнес виночерпию в лад, Шрамом увенчанный, бывший солдат:
– В мире вернее, чем посвист свинца, Слово любви покоряло сердца.
Женщину лучше весь век обнимать, Нежели сабли сжимать рукоять.
Женщина пусть, а не в поле метель Брачную стелет солдату постель.