О глупая гордость, не ново, Что в горной моей стороне Ты в шумных словах у иного, А у другого — в коне.
У третьего — в знатном тухуме, Что значит по-русски — в роду. У горца четвертого — в сумме Им выпитого на виду.
У тех — в амузгинских кинжалах На кожаных ты поясах. У тех — в кунаках разудалых, В закрученных лихо усах.
О глупая гордость, немало Ты пролила крови людской, Когда же тебя под начало Взять разум сумеет мужской?!
Дочь выгнал на улицу грубо Али — седоусый чабан. Иль дочь ему стала нелюба? Иль нравился очень Осман?
Нет, ум его тверд был, как воин, И видел Али не один, Что Аси его недостоин Салмана плешивого сын.
Спокойно, мужчина он тертый, Послал бы, не дунувши в ус, Османа с отцом его к черту, Когда бы не горский намус ..
Али пуще злой неудачи Людской опасался молвы, Она словно дождь, да не спрячешь Нигде от нее головы.
Ах, горец, ты, слову в угоду В пасть волку толкаешь телка. В студеную прыгаешь воду, Коль пуп твой узрела река .
За гордость неумную щедро Судьба покарает глупца. Вот плюнул Али против ветра И брызги стирает с лица.
Осман, услыхав, что не хочет Идти Асият за него, Не стал, как ощипленный кочет, Престижа терять своего.
Когда бы со мною случился Такой перед свадьбой скандал, Сквозь землю бы я провалился, За тысячу верст убежал.
А этот — не подал и вида, В тоску не ушел оттого, Что острой колючкой обида Впилась в самолюбье его.
Как прежде, улыбкой оскалясь И важность былую храня, Он на указательный палец Накручивал кончик ремня.
Во рту у него поминутно На верхних и нижних зубах Коронки сверкали, как будто Зажженные спички впотьмах.
И шлепали толстые губы, И громко весь вечер подряд Он разным дружкам возле клуба Рассказывал об Асият:
«Узнала, наверно, корова, Что я лишь на месяц женюсь, И то потому, что родного Расстроить отца стерегусь.
Известно ей также, что свистнуть Мне стоит разок посильней, И девушки сами повиснут, Как бусы, на шее моей.
Ох, свадьбу устрою я с перцем. Заслышав ее барабан, Падет с разорвавшимся сердцем Один вам знакомый чабан.
Бедняга, мне жаль его очень. Ославлен старик, просто жуть. А дочка его, между прочим, Меня не волнует ничуть.
Лисицы хитрей эта дура. И выскочить, сведущ я в том, Мечтает она за гяура , Чтоб воду таскал он ей в дом.
Плевать мне. Пускай она блудит С кем хочет. — И важно изрек: — Чарыками изгнана будет Бежавшая к ним от сапог!»
Знаток всех неписаных правил. Осман, чтоб потрафить иным, Дружков закадычных направил Забрать у Али свой калым.
«Знать могут откуда, мол, свиньи, Как люди арбузы едят? Глотают слюну пусть отныне И гонят калым мой назад!
Но вещи ко мне не везите: Али прикасалась к ним дочь. На том вон бугре их сгрузите. Костер озарит эту ночь».
И люди во тьме увидали, Как пламя багровой рукой Схватило дареные шали, Перины и шелк дорогой.
Дивились в ближайшем ауле: «Соседи в своем ли уме, Иль, может, пришла к ним в июле Зима в белоснежной чалме?»
Костер бесновался, пылая, Взлетала седая зола. И дружба двух горцев былая Сгорела в нем сразу дотла.
Недоброе пламя утихло, Но отблеск его, как на грех, Похожий на рыжего тигра, Сокрылся в глазах не у всех.
И мертвой лежал буйволицей Посыпанный пеплом бугор. Я знаю, его сторонится Весною трава до сих пор.
А в прежнее время, пожалуй, Двум горским родам на беду, Давно бы стальные кинжалы Уже оказались в ходу.
О девочки, помню, когда-то Вы стайкой большой в первый класс Учиться пришли, а в десятом Осталось лишь четверо вас.
По мнению многих, ваш разум Лежит на коленях. И вам Лишь стоит подняться, как сразу Его не окажется там.
И дочкам, подросшим на горе, В аулах твердят их отцы: Мол, знание — бурное море, А вы и в реке не пловцы.
И с детства по этой причине Их учат и жать, и косить, И воду из речки в кувшине Положено дочке носить.
А если кувшин этот ростом Не меньше девчонки самой, То воду не очень-то просто Доставить из речки домой.
Иная из класса восьмого Ушла потому, что она Была, да еще за седого, По воле отца отдана.
Та в браке недавно, а вроде Ей десять прибавилось лет. Другая уж с мужем в разводе, А ей восемнадцати нет.
И помнится, что не от лени, Сменяя перо на ухват, Не кончив и первой ступени, Из школы ушла Супойнат.
Ей дома вручили веревку, Отправили в лес по дрова, Чтоб в этом постигнуть сноровку, Клянусь, не нужна голова.
И масло в неделю два раза Сбивать уж не так мудрено В кувшине, чье горло от сглаза Ракушками обрамлено.
На мельнице белой молола Она золотистый ячмень, Косила и грядки полола, Доила коров каждый день.
А годы — касатки вселенной — Летели, не зная преград. Работницей стала отменной В родимой семье Супойнат.
Была воздана ей людская Особая, правда, хвала: «Всех раньше проснется такая И хлеб испечет досветла.
Сильны ее руки. Скотину Всех раньше почистит она. Крепки ее ноги: и глину Месить ими — радость одна».
На улице с женщиной каждой, Чей сын еще был не женат, Мать, словно товар распродажный, Хвалила свою Супойнат.
Когда об отставке Османа Узнали все люди вокруг, Она, наподобье капкана, Добычу почуяла вдруг.
Притворно и громко кричала: «Такого - и не оценить. Ах, кошка бесстыжая, мало Ее за Османа убить!»