Содом и Гоморра

Но я уже давно оставил попытки извлечь из каждой женщины, словно квадратный корень, ее непостижимую суть, часто раскрывавшуюся при самом первом знакомстве. Что ни говори, в Бальбеке, куда я давно уже не приезжал, пускай я не постигну неразрывную связь между местом и женщиной – у меня будет по крайней мере то преимущество, что привычка не подменит для меня чувства реальности, как в Париже, где и в моем собственном доме, и в знакомой комнате я ни на миг не мог испытать в обыденной обстановке рядом с желанной женщиной иллюзии, будто передо мной открывается новая жизнь. (Ведь если привычка – вторая натура, то она мешает нам постичь первую во всей ее безжалостности и во всем ее очаровании.) И я, быть может, испытал бы эту иллюзию на новом месте, где под нечаянным солнечным лучом воскресла бы моя способность чувствовать – и мне удалось бы до конца изведать восторг вместе с вожделенной горничной; однако в силу обстоятельств, как мы увидим, мало того, что эта женщина не приехала в Бальбек, но я больше всего на свете боялся, как бы она не приехала, так что главная цель моего приезда не была достигнута и я этого даже уже не хотел. Конечно, вовсе и не ожидалось, что г-жа де Пютбюс приедет к Вердюренам в самом начале сезона, но когда мы облюбовали какую-нибудь радость, не беда, если она наступит не скоро, лишь бы мы были уверены, что она от нас не уйдет, а тем временем можем предаваться ленивым попыткам флирта и неосуществимому искусу любви. Словом, я отправлялся в Бальбек без практической цели, не то что в первый раз; в чистом воображении всегда меньше эгоизма, чем в воспоминаниях, а я уже знал, что наверняка окажусь в одном из мест, изобилующих прекрасными незнакомками; на пляже их обнаружить не труднее, чем на балу, и я заранее мечтал о прогулках мимо отеля и по молу примерно с тем же удовольствием, какое доставила бы мне герцогиня Германтская, если бы вместо того, чтобы приглашать меня на блестящие званые обеды, она чаще диктовала мое имя для списка кавалеров хозяйкам дома, дававшим вечера с танцами. Теперь знакомиться с дамами в Бальбеке мне было настолько же легко, насколько затруднительно это было раньше: у меня завелись и знакомства, и покровители, которых я был лишен в первый приезд.

Из задумчивости меня вырвал голос директора, чьи рассуждения о политике я пропустил мимо ушей. Переменив тему, он поведал мне, как радовался председатель суда, когда узнал о моем появлении, и что нынче же вечером он посетит меня в моем номере. Мысль об этом визите так меня напугала – я уже начинал уставать, – что я попросил его как-нибудь этому помешать и для верности выставить на первый вечер на моем этаже стража в лице одного из его служащих; он обещал мне полное содействие. От своих подчиненных он, кажется, был не в восторге. «Мне все время приходится за ними бегать, потому что им не хватает инертности. Если бы не я, они бы с места не сходили. Я поставлю у вашей двери дежурного лифтера». Я осведомился, стал ли он наконец «старшим посыльным». «Он не такой старый служащий, – отвечал директор. – Среди его товарищей есть и постарше. Подняли бы крик. Во всем нужно дробление. Не спорю, с лифтом он выправляется (вместо „управляется“) недурно. Но чуть моложе, чем желательно в подобной должности. Другие слишком староваты, и это подчеркивает разницу. И солидности чуть-чуть не хватает, а это первобытное (очевидно, первостепенное, самое важное) качество. И жаль, что у него ветер в ушах (мой собеседник хотел сказать „в голове“). Словом, пускай положится на меня. Я в этом разбираюсь. До того как заслужить в Гранд-отеле директорские эполеты, я получил боевое крещение под началом господина Пайяра»[128]

. Это сравнение меня впечатлило, и я поблагодарил директора за то, что он приехал в Понт-а-Кобр меня встретить. «Да не за что! – ответствовал он. – Я очень быстро подвернулся (вместо „обернулся“)». Впрочем, мы уже приехали.