Сокровища ханской ставки

Так оно и вышло. Ганцзалин легко остановил машину, которую вел Арво и в которой не было ничего, кроме тюков с соломой.

– Кстати, о воскресшем Арво, – прервал сам себя действительный статский советник. – Когда он пропал, я всерьез полагал, что его могли убить. Я понимаю, почему он, рискуя жизнью, написал мне письмо. Он решил, что после убийства Саара и следователя Персефонова очередь рано или поздно должна будет дойти и до братьев Мяги. То есть, когда надобность в них отпадет, с ними поступят так же, как с бедным Сааром – чтобы они каким-то образом не выдали тайну ханского сокровища.

Он посмотрел на фон Шторна. Тот только плечами пожал.

– Однако я переоценил способности господ заговорщиков, – продолжал Нестор Васильевич. – О письме они ничего не знали, просто Арво был отослан бароном, чтобы пригнать машины со станции. Те самые машины, одна из которых должна была увезти коня Батыя, а другая – сбить с толку господина учителя. Когда же я спросил, куда исчез Арво, они решили сделать вид, что он самовольно куда-то отлучился. Понятно, что признаваться в его убийстве Гуннар и не собирался, просто решил заморочить мне голову. Тут стоит заметить, что Гуннар действительно крайне предан своему барону и готов не только в тюрьму за него пойти, но даже и на плаху.

Итак, Арво поехал на машине с фальшивым грузом. Его легко остановил Ганцзалин. Однако Загорский предполагал, что дело этим не кончится. Было совершенно ясно, что господин Ячменев собирается отбить коня у барона. Действительный статский советник был уверен, что Дмитрий Сергеевич прибегнет к помощи товарищей по партии, приведет группу подпольщиков, чтобы отбить сокровище, если барон начнет сопротивляться. В этом случае Ганцзалин должен был исчезнуть, не вступая в бой, но максимально осложнить грабителям передвижение, например, расстрелять двигатель и пробить колеса.

– Однако, господа, случилось чудо, – Загорский обвел веселым взглядом публику. – Господин Ячменев решил не привлекать к делу товарищей. Вопрос – почему? Может быть, Дмитрий Сергеевич сам нам об этом расскажет?

Учитель, однако, был краток.

– Идите к черту, – только и сказал он, после чего отвернулся к двери.

Действительный статский советник развел руками: похоже, пребывание в среде революционеров огрубляет характер. Хорошо, он сам все объяснит. Итак, дело в том, что в процессе поисков Ячменев передумал. Золотой конь так часто вставал перед его мысленным взором, что он решил не отдавать его на нужды партии, а воспользоваться им сам, так сказать, в сугубо личных целях. Вы скажете, конечно, что это слабость. Спорить Загорский не будет – это действительно слабость. Впрочем, для революционера вполне простительная. Всеобщее благоденствие – дело труднодостижимое, а личного счастья никто не отменял. Именно поэтому Дмитрий Сергеевич и пошел на ограбление один.

– Это правда? – Варя остановила свой взгляд на Ячменеве, лицо ее было совершенно бледным. Учитель, однако, не глядел на нее.

Она вскочила со стула, подошла к скамье, взяла его за плечи, встряхнула.

– Дмитрий! Отвечай, это правда?

– Не трогай меня, – глухо проговорил Ячменев. – Я ничем тебе не обязан…

Секунду барышня испепеляла его взглядом, потом на лице ее застыло скорбное выражение.

– Мерзавец, – сказала она негромко. – Негодяй. Я так верила тебе, а ты…

Она отвернулась от Ячменева и подошла к окну. С минуту молча смотрела на улицу. Потом, собравшись с силами, взглянула на Загорского. Черты лица ее заострились, глаза были непроглядно черны.

– Он действительно соблазнил меня, – с трудом выговорила она. – Но не мужскими своими достоинствами, а верой в революцию. Он говорил, что благодаря большевикам будут осчастливлены многие миллионы по всей земле, что деньги, полученные за золотого коня, пойдут на восстановление социальной справедливости. И вот, когда дошло до дела, он оказался пошлым, тупым и трусливым фили́стером, худшей разновидностью мещанина. Я ради идеи готова была на преступление, а он предал меня. И, что хуже всего, он предал революцию. Барон – просто жадный стяжатель, типичный представитель своего класса, от него можно было ждать всего, чего угодно. Но меньше всего я могла думать, что на предательство способен Ячменев. – Она покачала головой. – Нет, он заслуживает самой тяжкой кары. Любое наказание будет для него недостаточным.

Воцарилось гнетущее молчание. И среди молчания этого раздался вдруг негромкий голос Ганцзалина.

– О, сколько нам открытий чудных готовят разные иуды…

Загорский посмотрел на него с укором и попросил не трогать Пушкина. Если ему хочется сказать что-то особенно мудрое, пусть перевирает пословицы и поговорки. А поэзия, друг Ганцзалин, не затем существует, чтобы валять ее в пыли. Поэзия – это дар богов…

* * *