Солдаты без оружия

— Бог его знает, — тряхнул головой Барот-амак, — хочешь не хочешь, Ака Навруз, но уж такая жизнь у каждого руководителя, тем более комиссара. Смотришь, то весел, улыбчив, а другой раз — хмур, словно снегом сыплет…

— Сейчас я попробую исправить его настроение, мулло Барот! — пообещал Ака Навруз, подойдя к Исмату Рузи, низкорослому, моложавому мужчине в темном суконном чекмене и неновой, повидавшей виды каракулевой шапке ушанке, что-то шепнул ему на ухо, и тот, легко вскочив в вагон, вернулся с домброй в руках.

Усевшись на подножку вагона, как раз напротив того места, где стоял Олимов в окружении трудармейцев, Исмат, засучив рукава чекменя, настроил инструмент и приятным, чуть хрипловатым голосом запел. О чем была его песня? Трудно передать словами.

Словно журчащий горный поток, нежная мелодия вливалась в души слушающих. Вспоминался родной кишлак, щебетанье птиц на рассвете, нежный утренний ветерок, гуляющий по ущелью перед восходом солнца…

Свою мечту найти — нет выше счастья,

Я изнемог от долгих ожиданий.Что может быть отрадней и прекрасней,Чем с милою нежданное свиданье.Я здесь, тоска моя невыносима,О боже, скоро ль путь свой завершим мы?

О боже, облегчи мне боль разлуки,Дозволь увидеть снова лик любимой.

Все слушатели не отрывали взгляда от Исмата Рузи, который, казалось, отрешившись от земных дел, забыл про все на свете, отдался песне. Лишь Ака Навруз да Барот-амак незаметно поглядывали на своего комиссара: хмурое лицо Орифа преобразилось, на нем заиграла улыбка. Ака Навруз тронул Барот-амака за локоть, удовлетворенно кивнул в сторону Орифа и улыбнулся:

— Видите, друг, на что способен ваш покорный слуга? А? Как я исправил его настроение? Песня — великая вещь!..

— Молодец, Ака Навруз, и как это вам пришло в голову? — Барот-амак, не скрывая, радовался изменению настроения Олимова.

Присутствие Ака Навруза в эшелоне трудовой армии и в самом деле трудно было переоценить. Еще в Мехрабаде многие знали его как прекрасного человека, который украсил бы любой праздник. В пути Ака Навруз был просто незаменим. Едва эшелон двинулся в путь, без всяких формальностей он взвалил на свои плечи всю культурно-просветительную работу в эшелоне, стал называть себя шутя доктором хорошего настроения.

Олимов знал этого человека давно, был доволен таким поворотом дела. Его порадовал этот импровизированный концерт во время долгой стоянки на ташкентском вокзале, и он подумал о том, как необходимы люди, способные поднимать настроение.

Кто знает, сколько бы еще пел свои песни Исмат Рузи, если бы не стали сгущаться вечерние сумерки. Поэтому все нехотя стали покидать круг, расходиться по вагонам, кто-то тихонько напевал услышанную мелодию, чтобы еще хоть немного продлить удовольствие этой неожиданно прозвучавшей песней. Вот уже почти никого не осталось около эшелона, только Ориф все еще ходил вдоль состава, погруженный в свои думы, снова вспоминались слова коменданта об эвакуированных из прифронтовой зоны заводах, и с новой силой им овладела досада: решились же в соседней братской республике принять столько заводов, да к тому же еще эшелонами провожают своих людей на Урал.

Молодцы! Решимость, достойная похвалы!..

И снова помрачнел Ориф, курил папиросу за папиросой в надежде развеять дурное настроение. Вспоминал свою Шамсию, Озара, маленькую страдалицу, девочку Нину, грустное лицо отца, сестру Гулсуман и мыслями рвался к ним, словно не видел их долгие месяцы. А ведь прошло всего несколько дней, как они расстались.

Вдруг до слуха Орифа донеслись тихие звуки дутара. Он остановился, прислушался к мелодии струн, подумал: неужели Исмат Рузи умеет играть и на дутаре?..

Его догадку тотчас опроверг донесшийся до него из вагона громкий голос Барот-амака:

— Браво, Ака Навруз, а вы, оказывается, молодец, да не устанут никогда ваши руки!

Ориф улыбнулся: вот и еще один музыкант сыскался среди них. И вновь пошел вдоль эшелона.

Военный комендант сдержал слово: утром следующего дня для таджикского эшелона был выделен паровоз, и состав продолжал свой путь на Урал.