Солнце сияло

Машина с ним и бывшим милицейским подполковником Федей была обнаружена во дворе того большого арбатского дома, на первом этаже которого тогда еще находился магазин «Диета», – в родном районе, где мы со Стасом облазили каждый угол. И он, и Федя были убиты пистолетным выстрелом в голову. Только если Федю убили, как белку, – выстрелом в глаз, то Стасу пуля вошла в висок. Похоже, сначала свою пулю получил Федя, а там и Стас. Федя сидел на заднем сиденье, Стас впереди, на водительском. Видимо, за то время, что мы не общались, он получил права, и Федя доверил ему водить свою «Вольво». Почему они оказались в этом дворе, что их привело туда, когда они ехали совсем в другое место, – это все было неизвестно. Известно было другое: они имели при себе восемьдесят тысяч долларов. Которые и должны были отвезти в это другое место. Восемь пачек по десять тысяч в полиэтиленовом пакете из «Айриш хауза». Не иначе как предоставленном Стасом. Восемь пачек по десять тысяч, которые исчезли вместе с пакетом. «Вольво» Феди стояла и стояла во дворе, нелепо заехав на детскую площадку, разгневанные бабушки решились, наконец, попросить обнаглевших крутых переставить машину, постучали в непроницаемое маренговое окно, постучали еще, потянули за ручку дверцы, – и то, что они увидели, заставило их броситься звонить в милицию.

А я показался следователям перспективным объектом «для разработки», потому что в записной книжке Стаса мое имя с моими координатами было обведено много раз, отмечено разными значками и в том числе знаком смерти в виде креста.

Никаких своих координат, ни телефона, ни адреса, Стасу я не давал, он, несомненно, взял их у Ульяна с Ниной. И видимо, неоднократно сидел над ними – а иначе отчего вдруг они оказались испещрены всеми этими знаками. Может быть, собирался и позвонить. Но так и не позвонил.

Увидевшись с Ульяном и Ниной, я спрошу их, почему они, узнав о Стасе, ни о чем мне не сообщили. Оказывается, им запретили сообщать об этом кому бы то ни было следователи. Дабы, как они сказали, никого не спугнуть. Что, по-моему, было верхом идиотизма. Кто заказал убийство и совершил его, те о нем и знали, и понимали, что оно будет расследоваться. Как их можно было спугнуть?

Следуя своей логике, следователи заявились ко мне, даже не расспросив Ульяна и Нину, кто я такой. Фактор внезапности был мил их сердцу, сукины они дети!

Не знаю, это ли называется истерикой, что случилось со мной, когда они, наконец, сообщили мне о Стасе. Я орал на них так, что посадил связки основательнее, чем тогда, со Стасом в метро на станции «Щербаковская-Алексеевская», и потом дня три мог разговаривать только шепотом. Типы, ворвавшиеся ко мне в квартиру, слушали мой крик и переглядывались, не предпринимая попыток остановить меня. Они давали мне выкричаться. Похоже, подобное было привычно в этих стенах. Я был не первый такой.

Да они уже и сами все поняли насчет меня. Они дали мне выкричаться, и тот, что оставил след своего ботинка на моей простыне, сказал, как бы внутренне потягиваясь:

– Ну ладно, чего там. Ну, посидел день да ночь. Опыт приобрел. Не помешает в нашей жизни. Зато, видишь, мы копаем. Землю роем!

Они рыли землю, потому что Федя сам был прежде с погонами. Потому что всю предыдущую жизнь он провел среди них. Он был своим. Они чувствовали, что вдарило рядом с ними. Они рыли землю, защищая себя.

Это я им и сказал, не думая о последствиях. И сказал все, что считал нужным сказать о Феде. Дав им в конце совет:

– Вы ищите, кому они деньги везли! Кто об этом знал!

– Ты нас не учи, – лениво отозвался второй тип. – Тут без тебя не знают, что делать.

Они мне простили мою горячность. Все же человек был не в себе.

Впрочем, не вполне простили:

– А то займемся тобой, как ты там клипы снимаешь! – вдогонку напарнику добавил тот, что оставил след своего ботинка.

Труп Стаса в Саратов мы повезли вместе с Ульяном. В поезде по дороге туда мы пили. Не знаю, как Ульян, а я в Саратове опять пил, все два дня, что мы провели там, – чтобы не вязать лыка и не разговаривать со Стасовыми родителями. О впечатлении, какое произведу на них, я не думал. Теперь для них не имело никакого значения, что за друзья были у их сына.

В поезде, несшем нас с Ульяном обратно в Москву, мы разговаривали. Так, как не говорили тысячу лет – с той поры, когда мы жили со Стасом у них с Ниной самые первые дни. Потом нам стало не до душевных бесед. Я имею в виду, нам со Стасом. И не только потому, что не хватало времени. Это был эгоизм молодых зверей, вырвавшихся на волю из тесноты вольера и жадно хавающих жизнь всей пастью; что нам было до чужих жизней, главная жизнь была у нас! Хотя скажи нам тогда кто-нибудь, что это так, мы бы оскорбились.

– Ведь он же нам ничего не рассказывал! – облокотившись о столик и обхватив голову руками, говорил мне Ульян. – Жил рядом, а мы понятия не имели, что там у него! Ты-то хоть знаешь, что? Вот тогда вы вместе были, а потом ты в больнице лежал с глазами, из-за чего?

– Из-за чего! На стрелку нас Федя возил!