Солнце сияло

Странное, однако, дело: Лека примирила меня с неизбежностью моего ухода из их дома. Она самоупоенно демонстрировала мне на вывезенном из побежденной Германии «Бехштейне» свои достижения, Нина с Ульяном пылали в родительском чувстве гордости за нее, и я ощутил: жизнь идет, жизнь не кончается, и ничья смерть не может остановить ее для живых. Мой сиамский близнец отделился от меня, обрел собственный кровоток, существовал уже сам по себе, – должно было то же и мне.

– Не пропадай, – обнимая меня и похлопывая по спине, сказал Ульян.

Мы стояли на пороге, и в открытую дверь остро тянуло запахом тлена, исходившим от лестницы, прожившей свой век в нищете и нечистоте.

– Звони. Заходи. Правда-правда, – сказала Нина.

– Дядь Сань, если вы не будете появляться, я вас разлюблю, – сказала вернувшая мне расположение Лека.

С межмаршевой площадки, по-тюремному освещенной из-под потолка перекошенным запыленным окном, я обернулся к ним и помахал рукой.

Они, все трое, тотчас ответно вскинули руки и тоже замахали мне.

И тут, в этот миг, я ощутил их Атлантидой, обреченной на затопление взбесившейся водной стихией. Они уже остались единственными жильцами во всем подъезде. Внизу, в квартире под ними, была фирма, фирма была над ними, у них обрезали газ, потому что газовая труба чем-то мешала фирмам, и сколько они ни требовали справедливости по ДЭЗам и управам, никто им трубу не восстановил. Им пришлось покупать электроплиту, но дом их числился газифицированным, и они платили за свет по двойным расценкам – словно никто у них никакую газовую трубу не обрезал. Взбесившаяся водная стихия перекатывала свои валы по всему пространству их Атлантиды, и что могло помешать этим валам поглотить ее безвозвратно?

– Держитесь! – крикнул я на ходу, продолжая махать рукой.

Едва ли они поняли смысл, который я вложил в это восклицание. Но, продолжая движение вниз, я еще успел увидеть, как они, снова все трое, согласно закивали мне.

– И ты держись! – крикнул мне вдогонку Ульян. Думаю, его пожелание имело отношение к причине, по которой я оказался у них, куда большее, чем мое.

Легко дать совет «держаться». Пойди исполни его.

Состояние, в котором я находился в те месяцы – после убийства Стаса, – вероятно, и называется депрессией. У меня словно отключило все чувства. Рассказанный в компании анекдот, над которым все укатывались до слез, оставлял мои лицевые мускулы неподвижными. Очередной Фассбиндер по телевизору, от фильмов которого я прежде балдел и тащился, теперь ни в малой мере не трогал меня, я смотрел на экран и не мог врубиться. Я не приходил в бешенство от имевшей все сертификаты качества кинопленки, оказавшейся после проявки бракованной (что обрекало на пересъемку, автоматом увеличивало бюджет ролика на четверть и полностью съедало мой гонорар). Меня, наверное, можно было колоть булавками – я бы и не заметил уколов. Я напоминал себе робота: программа заложена – и он что-то делает, поворачивается, движется, совершает всякие манипуляции, но не сверх того, ничего иного, кроме предусмотренного программой.

У меня еще не было в жизни смерти столь близко. Оказывается, два года казармы впаяли нас со Стасом друг в друга с такой силой, что я не отодрал его от себя и за те полтора года, что прошли с той поры, когда он меня так подло подставил. Оказывается, я был не свободен от него в той же мере, что он от меня – разрисовывая мое имя в записной книжке всякими невнятными пометками и знаками. Он разрисовывал тогда; теперь, мысленно, разрисовывал его имя я. Только знак смерти, осеняющий его имя, имел не метафорический, а вполне физический смысл.

Скверно написанные отечественные детективы, что пахучим навозом вывалились на книжные развалы в середине 90-х, велят в случаях, подобных моему, самому заняться расследованием, распечатать тайну – и выпустить на волю ангела возмездия. Другими словами, следуя правилам, что навязывает это чтиво, я должен был взяться за поиски убийц Стаса сам.

Я, надо сказать, и попытался. Не потому, что решил последовать этим правилам, перепутав жизнь с чтивом. Я должен был попытаться – так во мне все вопило протестом. Слишком высокую плату определили Стасу с Федей за свою безопасность эти подонки, что соблазнились паршивой кучей бабла в пакете «Айриш хауза». Тем более что следствие, как я узнал от Ульяна с Ниной, несмотря на то, что рыло землю, докопаться ни до чего не могло. Но ничего не получилось и у меня. Я оказался не лучше тех типов, что приходили ко мне. Если не бездарнее, то беспомощнее – вот точно. Со мной элементарно никто не стал разговаривать. Даже те киоскеры из рухнувшего Фединого хозяйства, которых я знал. А казаки, с которыми был на стрелке, сделали вид, что впервые меня видят. И куда, к кому мне было идти еще?