Солнце сияло

Казалось, на радиостанции меня ждали. «Передайте трубку дежурному», – ответил мне приветливый женский голос с «Эха», куда по моей просьбе позвонил старик-вахтер, одиноко сидевший в пустынном холле первого этажа в проходе между двумя трачеными письменными столами. Звук в трубке был такой силы, что следом я услышал, как приветливый голос отдал вахтеру распоряжение: «Пропустите его», – и, прежде чем лифт вознес меня на двадцать какой-то этаж, внутренне я вознесся еще выше, залетев на такую высоту, что услышал пение ангелов. У дверей, ведущих в таинство вещательной компании, сидел собственный вахтер, которого, впрочем, никак не пристало называть вахтером, это был настоящий охранник – так вернее, в суровом пятнисто-болотном камуфляже, и около него стояла, уже ждала меня, нетерпеливо постукивая носком туфли об пол, молодая женщина, вероятно, та самая обладательница приветливого голоса.

– Это вы с диском? – опережая меня, спросила она, обнаруживши во всей своей манере общения ту же приветливость, что была в ее голосе. И, получив утвердительный ответ, протянула руку: – Давайте. – Раскрыла чехол, заглянула внутрь: – Координаты свои записали здесь? – Заставила меня нацарапать на внутренней стороне обложки телефон и протянула мне уже приготовленный листок с рядком каллиграфически выведенных цифр: – Вот, пожалуйста, по этому номеру, в нашу музыкальную редакцию, через недельку.

Тело мое летело в лифте вниз, а душа парила вместе с поющими ангелами. То, что они пели, было сочинено мной. И я уже слышал себя звучащим по этому самому «Эху».

У квартиры Ульяна и Нины был новый, бронетанковый облик. Она была наглухо забрана во всю ширину лестничной площадки и до самого потолка толстым стальным листом, и в этой громадной металлической стене, казалось, у самого пола, непомерно маленький в сравнении со всей стеной, будто вход в собачью конуру, был вырезан дверной проем. Должно быть, Ульян с Ниной еще и сами не привыкли жить в этом сейфе, потому что Нина, едва я вошел и мы поздоровались, принялась оправдываться:

– Ой, ты знаешь, так противно, я, когда подхожу к квартире, глаза зажмуриваю. Но, с другой стороны, что делать? Арбат представляешь во что превратился? Просто клоака какая-то, страшно жить. Бог знает кто шляется. И все время в квартиру лезут. На окна решетки пришлось поставить – по водосточным трубам забирались. А тут я возвращаюсь – стоят двое, в замке ковыряются, как раз дверь вскрыли. А в квартире Лека, одна! Что со мной было, я как закричала… Говорю Ульяну: занимай деньги, какие ни придется, немедленно ставим железную загородку! Вот поставили.

Помянутая Ниной Лека, не торопясь, потягиваясь, вышла из своей комнаты и направилась к нам. Она теперь, когда я заходил к ним, уже не бросалась ко мне сломя голову и уж тем более не запрыгивала на меня, а вот так, будто пава, выплывала через некоторое время после моего появления, и с таким видом – словно снисходила до меня, делала мне своим выходом одолжение.

– Ой, кто к нам, – сказала она, подходя и становясь поодаль с засунутыми в карманы джинсов руками. – Сам дядь Сань с усам.

– Да какие у дяди Сани усы, ты что? – испытывая за нее неловкость, воскликнула Нина.

– Значит, маленький еще, подрасти надо, чтоб пробиваться начали, – незамедлительно ответствовала Лека.

Но когда диск оказался в проигрывателе и динамики ожили, я был вознагражден ею за все. Она так вся и вытянулась навстречу звуку со сложенными на коленях руками – как стрелка, спущенная с тетивы, – и полетела, полетела сквозь него, не ослабевая вниманием ни на мгновение. И когда Нина ей что-то сказала – в намерении получить ответ, – а не получив того, еще и повысила голос, повторяя, Лека сверкнула на нее глазами и цыкнула:

– Мам! Потом! Я дядь Саню слушаю!

Ульян вернулся с работы, когда мы дослушивали диск по второму разу. Спустя недолгое время я попытался уйти – он не отпустил меня. Мы, все вчетвером, переместились вместе с техникой в их кухню-столовую на ужин и запустили диск на третий круг. Ульян с Ниной отринули советское виниловое прошлое, купив себе этот переносной лазерный проигрыватель, буквально считанные дни назад, могли слушать его хоть с утра до вечера, а тебя, как сказал Ульян, будем и с вечера до утра.

Я просидел у них, наверное, часа четыре, если не пять.

Удачное посещение «Эха Москвы», прием, устроенный мне здесь, – все это пригасило те ощущения, которыми одарил меня Юра Садок, и в ночь из дома на задах «Праги» я выходил, пусть и не слыша уже пения ангелов в вышних сферах, все же в самом благостном настроении. К метро следовало идти под арку налево – и на старый Арбат, но я пошел через арку направо – и задворками бывшего родильного дома имени Грауэрмана выбрался на Новый Арбат, чтобы, поймав машину, поскорее доставить себя к заждавшейся меня, должно быть, Тине. И тут, когда я стоял на краю тротуара под влажным февральским ветром, сигналя рукой промахивавшим мимо меня машинам, а передо мной простирался весь аэродромный простор проспекта, я испытал чувство, близкое к потрясению.