Солнце сияло

– Ну вот, а говоришь – что было бежать! – голосом, исполненным насмешливой укоризны, протянул Вадик. Пошевелил пальцами ног, чтобы между ними провентилировалось, и отхлебнул из чашки. – Послушаю вместе с тобой. Тоже мне интересно. Вообще мне Бочар на фиг нужен, я знал, что у нашего клавишника этот его новый диск есть – ну, есть и есть, что мне Бочара слушать? Хотя слухи последнее время ползли, что он новую музыку пишет, из подполья решил выползать, раскручиваться начинает. Солистку к себе пригласил, живое выступление готовит. И тут ты звонишь. И с таким известием!

Я слушал его и одновременно читал обложку диска. Нет, ни одного названия не совпадало, а и странно было бы того ожидать. Но по крайней мере одна из композиций на диске точно была моя.

Я раскрыл футляр – диск покойно лежал в своем гнезде невинным, неоперившимся птенцом. Лицевая сторона его в отличие от моего была выполнена фабричным способом: крупно имя Бочаргина, название его группы, помельче – имена музыкантов с перечислением инструментов.

– Загадывай, – сказал я, доставая диск из футляра и вкладывая в приемник плейера. – Сколько моих? Одна, две, все?

Вадик так и вскинулся. Он нес чашку к губам, и, хотя там осталось уже не больше половины, из чашки на него чуть не выплеснулось.

– Все! – воскликнул он. – Ты даешь! Как себя ценишь. Две! – выставил он перед собой указательный и средний пальцы. И добавил к ним большой: – Три, от силы!

Теперь, после того, как он примчался ко мне под ливнем, я его больше не держал в списке подозреваемых – что это он мог передать мой диск Бочаргину. Конечно, нахрапистая бесцеремонность как свойство натуры была ему присуща, и в полной мере, но кем-кем, а сукиным сыном он не был. Вместе с тем я бы не хотел, чтобы он оказался прав относительно бочаргинского диска. Хотя сам я и произнес «все», на деле я тешил себя надеждой, что, кроме той одной композиции, прозвучавшей по радио, здесь нет больше никакой другой моей вещи и его «три от силы» – такое же преувеличение, как мое «все».

Я сделал крупный глоток кофе и, как прыгая в воду в незнакомом месте, да еще с высоты метров в двадцать, запустил диск.

Девушка-уборщица, толкая перед собой сверкающую хромом тележку с собранной со столов грязной посудой, приблизилась к нам и потребовала от Вадика снять ноги со стула.

– Отстань, – отмахнулся от нее Вадик. – Мы что, при советской власти живем? – И подался ко мне: – Что?

Я снял с себя наушники и молча протянул ему. Он торопливо натянул их на голову, и его устремленные на меня глаза стали невидящими. Он слушал.

– Нет, а при чем здесь советская власть? – не оставляя нас, вопросила уборщица. – Музыку слушать – так культурные, а сидеть можно – как в той пословице, да?

– Скотина, – процедил Вадик, сдирая с себя наушники. Бросил их на стол и ударил кулаком о ладонь. – Скотина, скотина!

Первая же композиция на бочаргинском диске была моя.

– Вы еще оскорбляете! – вскричала уборщица. – Милицию хотите, чтобы пришла?

– Оставьте нас, – вынужден был вмешаться я. – Это к вам не относится, девушка. У нас неприятность. И у человека ноги промокли. Принесли бы ему тапочки.

– Тапочки? – уборщица переспросила с таким видом, словно тапочки входили в разряд подаваемых здесь блюд. Блюдо это, однако, подавалось лишь избранным. – Еще чего! – отказала она нам в привилегированности.

– Тогда водки, – посмотрел на нее Вадик. – Или вы хотите, чтобы я заболел и умер?

– Тут вам не ресторан. – В голосе уборщицы прозвучало чувство, похожее на гордость. – У нас надо самим ходить к стойке.

– Самим – значит, самим. – Вадик скинул ноги со стула, всунул их в мокрые ботинки и поднялся. – Тебе взять порцию?

Я кивнул.

Когда он вернулся с двумя пятидесятиграммовыми рюмками водки, я слушал уже вторую вещь.

– Что? – молча, движением подбородка спросил меня Вадик, ставя рюмки на стол и двигая по нему одну ко мне.

Вторая вещь на диске тоже была моя.

– Густовато, – садясь, покачал головой Вадик. – Что-то густовато. Дай к уху, – потянулся он ко мне за наушниками.

Уборщица издалека с неодобрением посмотрела, как он вновь воздел освобожденные от ботинок ноги на стул, но не подошла к нам, решив, видимо, оставить наш культурный уровень на той высоте, на какой он находился.

– Гони к третьей, что смыслу весь трек слушать, и так все ясно, – мрачно сказал Вадик, возвращая мне наушники.

Так мы и сидели с ним: наушники к нему – наушники ко мне, еще за порцией водки к стойке – и обратно к столу, а там и по третьей порции, и по второй чашке кофе. Бочаргинский диск состоял сплошь из моих вещей. Даже не переигранных, а просто снятых с моего диска. Плюс три его собственных композиции, представлявших все тот же де-реж «Кинг Кримсонов».