Солнце сияло

– Все? Заговорили свои неприятности? – сияя хромом тележки, прокатила мимо нас приводить в порядок оставленный нами столик девушка-уборщица.

Едва ли ей нужен был ответ, но Вадику вдруг потребовалось дать его. Он затормозил около нее, а я проследовал к выходу дальше – и вновь оказался на полукруглом крыльце бистро, на котором стоял час назад.

Все вокруг было теперь по-иному. Ушедший куда-то в другое место Москвы проливать свои впечатляющие массы воды июльский дождь оставил после себя в холодном октябрьском воздухе пронзительный запах влаги, но сам воздух был чист, прозрачен, и Тверская открылась глазу в обе стороны – сколько позволяла увидеть точка обзора. Асфальт мокро блестел, повсюду стояли лужи, вдоль бордюрного камня проезжей части текли ручьи. Но теперь я был еще и отяжелен знанием, которого желал, но не мог даже представить, что оно окажется таким. И оно делало вокруг все иным куда в большей степени, чем изменения в природе.

За спиной с мягким пением петель открылась дверь, человек, смачно прочавкав ботинками, выступил на крыльцо, и рядом со мной возник Вадик.

– Девушка пожелала прийти завтра к нам на концерт, – сказал он голосом уставшего победителя женских сердец. – Пришлось нацарапать ей записку к нашему директору насчет контрмарки.

– Объясни мне, где это РАО, – попросил я его. – Если, конечно, знаешь.

Вадик знал. РАО находилось совсем недалеко – пятнадцать минут ходу, и, попрощавшись, мы разошлись: он – вверх по Тверской, на Триумфальную площадь, к метро «Маяковская», я – вниз, к Пушкинской площади, чтобы там свернуть на Большую Бронную.

Здание, в котором располагалось РАО, стояло в другом конце Большой Бронной, мне пришлось пройти ее всю, почти до пересечения с Малой, мои ботинки были сухи, я был тепло одет, и прогулка по этой застроенной большей частью старыми домами, спокойной уютной улице в самом центре Москвы, по которой прежде странным образом мне никогда не доводилось ходить, доставила бы мне удовольствие, если бы не причина, которая привела меня на нее.

Здание РАО оказалось старинным, отгороженным от улицы решеткой четырехэтажным особняком. Снаружи оно смотрелось значительно и даже с некоей спесивой аристократичностью, но внутри это было обычное учреждение государственного облика, которое могло бы размещаться в любом, самом сарайном панельном строении: длинные коридоры во весь размах здания, от крыла до крыла, двери кабинетов справа и слева, – от таких коридоров на меня нападает смертная тоска, и хочется поскорее дать из них деру.

Прежде чем мне удалось найти нужного человека, я вволю находился по этим коридорам, перемещаясь с этажа на этаж, дергая и стучась в двери, половина из которых была закрыта, а за теми, что были открыты, обнаруживались похожие друг на друга и отличавшиеся лишь возрастом сухоголосые дамы и хладноглазые господа, как один, бодро отсылавшие меня в очередную комнату, где история повторялась. В конце концов меня занесло в какой-то обширный и, несомненно, начальственный кабинет, из которого, впрочем, я так же незамедлительно был выставлен его обладателем; однако именно он направил меня куда следует, и уже несколько минут спустя благодаря верно указанному направлению вкупе с начальственным именем, которым я не преминул воспользоваться, двери, не желавшие впускать меня внутрь в прежнее мое появление дальше порога, на этот раз оказались вполне гостеприимны.

Нужный мне человек был удивительно гладколицый, казалось, не имеющий удовольствия обращения к бритве, пухлощекий мужчина лет тридцати, глаза его, как и у всех прочих, с кем мне удалось пообщаться в этих коридорах, сквозили ледяной стужей белых просторов Арктики, и возникало впечатление, что, разговаривая со мной, он делает над собой невероятное усилие: так скупы, односложны, скудны информацией и эмоциями были фразы, сходившие с его языка. Но в какой-то момент он вдруг переменился. Все в нем оживилось. И глаза, и речь, и движения. И со своим пухлым гладкощеким лицом он в этот миг напомнил мне мяч, которому до того не хватало внутри давления воздуха, и вот его стало там даже в избытке.

– Знаете что, Саша, – сказал он, обращаясь ко мне по имени, чего до того не делал, – в такой обстановке нам с вами об этом особо не поговорить. – Тут он покосил своими оттаявшими глазами на даму, сидевшую за другим столом и с отчаянно деловым видом листавшую журнал «Космопо-литен». – Как вы насчет неформальной обстановки? За чашкой кофе с рюмкой коньяка?

Хотя я уже и выдул сегодня изрядно кофе, и хлопнул сто пятьдесят граммов пусть не коньяка, а всего лишь водки, но я был готов повторить пройденное. О таком повороте событий мне не приходило в голову даже мечтать.

– Прекрасно, – не раздумывая, ответил я.

– Я здесь неподалеку знаю одно чудесное место, – сказал нужный мне человек из РАО. – Тихо, укромно. И цены скромные.

– Замечательно, – поддержал я.