Солнце сияло

Щелчок клавиши, нажатой мной остановить пленку, заставил Тину, сидевшую на лице подруги с подогнутыми ногами, словно всадница на конской спине, прекратить движение бедрами и открыть глаза. Следом ее будто выстрелило – она взлетела в воздух, оказалась на полу и, как была, прыгая грудями, оттолкнув меня в сторону, стремительно пронеслась мимо. Я услышал, как открылась дверь ванной, влупилась обратно в косяк и, закрывая щеколду, с громким металлическим лязгом провернулась ручка замка. Подруга, увидев меня, завизжала, забила ногами, схватила лежавшее на краю одеяло, во мгновение ока закрутилась в него и спряталась с головой.

Я окинул комнату взглядом. Одежда что той, что другой беспорядочной кучей громоздилась на моем синтезаторе. Я подошел к постели и сдернул с головы Тининой подруги одеяло. Та снова завизжала, полезла по постели вниз, стремясь вновь исчезнуть под одеялом с головой, но я не дал ей скрыться там.

– Одевайся, – сказал я, отнимая у нее одеяло.

– Выйди, не смотри, отвернись! – сворачиваясь во внутриутробной позе, завизжала она. Похоже, у нее было чувство, что я своим взглядом оскверняю ее тело.

– Иди оденься, – постучал я в дверь ванной по пути на кухню.

Не помню, что я делал на кухне, пока там в комнате шел процесс освобождения моего синтезатора от свалки женской одежды. В памяти у меня удержалось, как я наливаю в чайник воду из крана, ставлю его на плиту, но, не зажегши огня, снимаю, выливаю воду и набираю вновь. Чтобы теперь уже зажечь огонь. Однако тут же и погасить, опять вылить воду – и опять набрать.

Потом я услышал, как открылась и закрылась входная дверь, и некоторое время спустя Тина возникла на пороге.

Мы смотрели друг на друга, но вместо нее одетой перед глазами у меня были ее движущиеся над лицом любовницы обнаженные ягодицы.

– Ну что? – произнесла она после мгновенной паузы. – Теперь ты владеешь моим секретом. Теперь у меня от тебя – никаких тайн.

Во взгляде ее, который сейчас вернее было бы определить как взор, горели ясность и простота чистой души.

Бить человека по лицу я с детства не могу – это так. И не могу бить первым. Но все же с того дня я не верю, что есть хоть один мужчина на свете, который не поднял руки на женщину. Бывают случаи, когда это невозможно не сделать.

Она вскрикнула и схватилась за щеку, к которой приложилась моя пясть.

– Ты меня ударил?! – вскричала она, будто не веря. И будто я ударил ее без всякой ее вины. Теперь взгляд ее никак нельзя было назвать взором. – Ты меня ударил, мерзавец!

За мерзавца я ударил ее снова.

Она побежала от меня. Я догнал ее в коридоре, схватил… и что мне было с ней делать? Избить? Теми двумя пощечинами я выпустил пар, а избивать ее – нет, на это я был неспособен.

Я отпустил ее. Оделся – она не пыталась воспрепятствовать мне, – открыл дверь квартиры и вышел.

У ее сына в школе шел по времени последний урок. Я дождался его у крыльца, встретил – «Саня!» – обрадованно закричал мальчик, кубарем слетая по ступеням, – привел его домой и, не заходя в квартиру, снова спустился на улицу.

Мужчины в такой ситуации, как правило, напиваются. Искушение поступить истинно по-мужски было почти непреодолимо. Но именно потому, что оно было столь сильно, я решил доказать себе, что могу удержаться. Я ухватился за «почти». И заявившись ночевать к Николаю, пришел к нему без бутылки. Николай достал из своих запасов – я отказался, и два часа у него на кухне мы пили чай. И за два эти часа я ему не сказал ни слова о Тине. О чем я говорил – это о Праге. О Праге, о Праге, о Праге. Что мне было несложно. Я мог бы, наверное, говорить о ней и не два, а три, четыре часа подряд. Я смог из нее уехать, но нужно было еще отпустить ее от себя. И если я проговорился о том, что у меня произошло, то рассказывая о Праге: в какой-то момент я сказал, что, имейся возможность, я бы уехал туда и не вернулся. Впрочем, истинный смысл моих слов остался Николаю, разумеется, недоступен.

Мы прожили с Тиной под одной крышей еще целый месяц, до конца мая. Мальчик заканчивал первый класс, и переводить его под занавес учебного года в другую школу – это было бы слишком жестоко. За этот месяц мы пересекались с Тиной раз пять. Я занимался роликом: оцифровка, монтаж, озвучка – все, почти без исключения, опять ночами, и приходил домой отсыпаться, когда он был уже пуст. Мальчик возвращался из школы, звонил в дверь – я поднимался, кормил его и, усадив за уроки, снова валился спать. К возвращению Тины с работы меня уже не было; я предпочитал провести в буфете Стакана, ожидая, когда освободится монтажная, часа три за чашкой кофе, подчас даже и в одиночестве, чем встречаться с ней.

Но успешно проскальзывать мимо друг друга из раза в раз не удавалось. А может быть, Тина специально подгадывала, чтобы нам встретиться: иногда пораньше возвращаясь, иногда попозже уходя. Даже наверняка она делала это специально, потому что у нас непременно выходил разговор, которого я по своей инициативе ни за что бы не завел. Лично мне все было ясно. Я для себя все решил.