Солнце сияло

Так, как праздника, я и ждал съемок. Перебить ими саднящий железный привкус, что, не оставляя, устойчиво держался все время предыдущей работы по клипу. Но когда я увидел, кого Баран притащил на съемку… Разумеется, тут были и измученный кишечными болями унылый директор, и квадратный «друг», но если бы только они! А и еще целый десяток таких же «друзей», окруживших съемочную площадку по периметру, как конвойным кольцом, и среди них был один, которому Баран выказывал не просто особое почтение, но даже и угодничал перед ним – высокий, не меньше метра девяносто ростом, основательно за центнер весом, эдакий племенной бугай, только без кольца в носу и на задних ногах. Я его узнал – лишь увидел. Это был тот, кто ударил меня в глаза на кладбище. Разве что тогда он был в длинном кашемировом пальто и длинном белом кашне, а сейчас, в естественном согласии со стоящим на дворе временем года – в блистающем свежестью белом летнем костюме, уже одним своим видом кричавшем о цене в несколько тысяч баксов. Дорогущие коричневые сандалии, впрочем, были надеты на босу ногу, в отверстие впереди торчали пальцы со съеденными грибком ногтями.

Он меня, разумеется, не узнал. Но, пожимая мне руку, не счел нужным представиться, и руку пожал – как одаривая собой: сунул, дал подержаться за нее и отнял. За годы, что прошли с нашей встречи на кладбище, он явно пересел с «Волги» на «Мерседес» и уже, надо думать, не ездил на разборки сам. Он был в силе, он чувствовал себя хозяином жизни, ее господином.

И потом, все время съемок, он постоянно о чем-то спрашивал Барана, громко переговаривался с другими «быками», окружавшими съемочную площадку, громко хохотал, а когда подошла пора постельной сцены, жутко возбудился, залез, разглядывая снимавшуюся модель, чуть не в кадр, и кажется, от возбуждения, в которое пришел, в его белых штанах топырилось.

Проявка, оцифровка – все прошло нормально. Смотреть отснятый материал Баран снова заявился с целой компанией друзей, но того бугая, из-за которого я едва не ослеп, не было.

Просмотр отмонтированного мной готового клипа был назначен на семнадцатое августа. Клип был готов у меня еще пятнадцатого, предварительно, до просмотра, я хотел прокрутить его Гене, но Гена отказался. Давай уж сразу с заказчиком, что тут лишние этапы устраивать, сказал он.

Семнадцатое августа 1998 года запомнилось всем как день дефолта – что ж, и мне тоже, – и все-таки лично мне – прежде всего просмотром клипа, снятого мной для Барана.

В комнате, где мы сидели в первый раз и где чуть позднее произошло наше знакомство с Бараном, снова собралось все руководство агентства, а Баран пришел без дружеского шлейфа, только все тот же квадратный «друг», что был в самом начале, и, конечно же, неизменно удрученный состоянием своего кишечника директор.

Не могу сказать, что я был совершенно спокоен. Сдача ролика – это всегда стресс, и адреналин хлещет в кровь, наверное, литрами. Но все же я был относительно спокоен, можно сказать так. Клип вышел не гениальным – и странно было бы выйти ему таким при том, что я был связан по рукам по ногам и снимал не то, что хотел, – я бы даже не поставил его рядом с теми двумя, что снял раньше, однако же мне удалось исхитриться при монтаже и сделать его, как это говорится, смотрибельным. Что, я знал, в нем неудачно – это пара склеек, где переход от кадра к кадру получился не слишком пластичным, и один эпизод с поющим Бараном на фоне взрывающихся автомобилей – денег на его съемку не было, пришлось прибегнуть к наложению, и это наложение вышло слишком бросающимся в глаза. И еще, было мне понятно, возникнут сложности с постельной сценой. Она была слишком откровенной. С этой сценой ни один канал, кроме как в ночной эфир, клипа не взял бы. Что, разумеется, Барана не устраивало. Но он очень хотел эту сцену. Он настаивал на ней. Настаивал – это слишком мягко, это эвфемизм. Он орал, что без нее клип ему на хрен не нужен, ради нее он все и затевал. Я пробовал объяснять – Гена, который не хуже меня понимал, какая судьба ждет клип со сценой такой откровенности, ни разу по ее поводу не высказался, а когда я обращался к нему за поддержкой, ответом мне оказывалось молчание столь упорной твердости, словно и молчание у него было из кости.

Но теперь проблему с постельной сценой предстояло решать. Ее нельзя было не решать: агентство согласно договору обеспечивало Барану не только съемку клипа, но и его размещение на телевидении, и останься эта сцена, ни о каком нормальном размещении нечего было и думать.

Бывает молчание, которое называется гробовым. При всей моей нелюбви к подобным эпитетам я вынужден воспользоваться им. Только им и можно передать молчание, что разразилось, когда экран, отбушевавшись клипом, разлил по себе глубокий небесный ультрамарин. Молчал Гена, хотя как арт-директору должно было сказать первое слово ему, молчал генеральный с финансовым, молчал Баран, молчал его «друг», молчал его директор, а уж мне и положено было молчать – и я тоже молчал.