Солнце сияло

Обсуждение закончилось тем, что мне было предложено «смягчить» постельную сцену – с конкретной раскладкой что и как сделать, в том числе разделив ее на два куска, – и еще, чего, в общем, я и ожидал, раздробить на части эпизод со взрывающимися автомобилями, чтобы наложение поменьше бросалось в глаза, и привести в удовлетворительное состояние те две склейки, что не удовлетворяли и меня самого. Насколько мой клип удался – об этом никто даже не заикнулся.

Позднее, когда история с клипом Барана будет закончена, анализируя ее и прокручивая в себе с начала до конца, я пойму, что это обсуждение было заранее срежиссированным, хорошо поставленным спектаклем, где каждому из персонажей была предуготовлена своя, жестко определенная роль, выйти за пределы которой, сколько бы он ни импровизировал, не представлялось никакой возможности,– так мастерски был поставлен спектакль. И я в качестве его участника оказался такой же рыбой, заглотившей свой крючок, как и Баран. Точнее, я заглотил свой крючок еще раньше – когда взялся за клип. Постановщики спектакля пригласили меня не просто в качестве режиссера, а еще и мальчика для битья. Я должен был оттягивать на себя гнев Барана, быть громоотводом, козлом отпущения. Им очень хотелось его денег, они не желали пропустить их мимо кармана, но опасались, что это и случится, работай они с ним в открытую. И они решили втемную. Подставляя меня. Надо полагать, они собирались довести эту постельную сцену до нужной кондиции, понемногу обстругивая ее, снимая с нее излишнюю откровенность слой за слоем – дожимая Барана, а передаточным механизмом этого усилия должен был служить режиссер – мальчик для битья: все из раза в раз делающий не так, все портящий, во всем виноватый, – древний, примитивный и эффективный прием.

Возможно, у них уже был успешный опыт работы втемную – так умело они ловили на крючок и потом водили на глубине, изматывая и отнимая силы. Но тут они дали маху. Они ошиблись в оценке Барана. В том, как он поведет себя.

Что говорить, и я не ожидал того, что он выкинет.

Баран отправился со мной на монтаж. Когда его страдающий кишечными болями директор позвонил и сообщил мне о желании шефа, я, естественно, с ходу отказал в этом. Монтаж – слишком интимное дело, чтобы делить его с кем-то, с кем будешь чувствовать себя так, будто выскочил голым на людную улицу.

– Вы не понимаете, что говорите. – Директор Барана проявил неожиданную настойчивость в отстаивании желания шефа. – Вас не просят. Вас ставят в известность. Заказывайте пропуск. Два пропуска. Второй для меня.

Я принялся убеждать его, что это невозможно, что любое присутствие кого-то рядом будет мешать мне, – директор прервал меня на полуслове:

– Хватит трепаться. Заказывайте пропуска, сказано вам.

«Пошел к черту», – хотелось послать мне его, но я не позволил себе этого. Не исключаю, потому что не мог позволить.

Я просто повесил трубку, не попрощавшись.

– Это невозможно, – повторил я еще раз – и отсоединился.

Через полчаса после разговора в дверь позвонили. Когда раздается звонок в дверь, хотя вы никого и не ждете, вы тем не менее идете и открываете.

Я так и сделал.

На пороге стояли директор, с которым мы только что говорили по телефону, и тот квадратный «друг», во рту которого, похоже, навечно поселилась жевательная резинка.

Не уверен, прозвучали какие-то слова приветствия – что с их стороны, что с моей – или нет. Во всяком случае, спустя несколько мгновений все мы были уже в квартире, входная дверь закрыта, и «друг», ворочая челюстью и любовно поглядывая на свой квадратный кулак, который он ласкал ладонью другой руки, говорил мне:

– Ну, ты что нервируешь людей? Ты не понимаешь? Тебе кто платит, ты забыл? Тебе напомнить надо? Надо так надо. Ты этого хочешь?

Я еще только начинал догадываться, в какую историю влип. Я еще ничего толком не понимал. Но драться из-за того, чтобы Баран, кровь из носу, ни в коем случае не присутствовал на монтаже, – я не был готов к такому подвигу. Тем более что поражение было мне обеспечено – как дважды два.

Я решил: что ж, пусть. Посидит ночь, посидит другую. Десять часов, не отрывая глаз от экрана. И все один и тот же эпизод по тридцать раз. Туда-сюда, туда-сюда. Час – одна склейка, еще час – ни одной. Да на третью ночь его насильно ни на какой монтаж не затянешь.

– Хорошо, – сказал я. – Договорились.

– Дошло? – удовлетворенно проговорил «друг». На это я ему не ответил.

– А вам-то что там делать? – спросил я директора.

– Что нужно, то и буду делать, – коротко отозвался тот. Клип поплыл и стал разваливаться, только я его тронул.