Солнце сияло

Было около пяти вечера, когда я уехал, вернулся я уже совсем в темноте. На улице посвежело, второпях, уходя из дома, я забыл захватить какую-нибудь куртку для вечера, меня, несмотря на то, что беспрерывно крутил педали, потрясывало от холода, и я мечтал как можно скорее оказаться у себя в квартире. Но все же я поднялся на лифте этажом выше и посмотрел сверху, не обретается ли кто-нибудь на лестничной площадке моего этажа. Она была пустынна, и только лампа под потолком, как это обычно случается с люминесцентными лампами перед тем, как перегореть, громко и противно жужжала, словно в ней был заперт и бился рой из десятка шершней.

Я спустился с велосипедом на свой этаж, подкатил к квартире, достал из кармана ключи и открыл дверь. Квартира пахнула на меня космической тишиной пустоты.

Темнота была – как слепота, и первым делом, вкатив велосипед, я включил свет. Захлопнул дверь, стал устраивать велосипед на его обычном месте, и тут мне показалось, что в квартире что-то не так. Что не так, я не успел осознать: со всех сторон прихожей, с кухни, из комнат, материализовавшись из стоявшего там мрака, появились квадратные человеческие фигуры. Если у кого никогда не вставали от ужаса волосы и он не верит, что такое бывает, хотел бы его заверить: бывает.

– Что, сучара, – сказала одна из фигур, и я, наконец, опознал ее: это был «друг». – Думал, сучара, на велосипеде, как на крыльях? А мы, видишь, терпеливые, мы дождались.

Они не могли попасть в квартиру, просто толкнув незакрытую дверь. Я точно помнил, что запирал ее. Они подобрали ключи. Или поорудовали отмычкой.

Я дернулся к двери – рвануть ее, выскочить наружу, – но поздно, я уже был в западне: шесть рук единым движением схватили меня и, словно куклу, повлекли в большую комнату, где тотчас зажегся свет, и навстречу мне из ее глубины выдвинулся директор Барана.

– Давай по-хорошему договариваться, – своим тихим, заморенным голосом произнес он. – Пока на тебя счетчик не включили.

Что такое счетчик, проживши в Москве полные шесть лет, я, естественно, знал. Но все же я не смог отказать себе в удовольствии и не спросить:

– А что это такое, счетчик?

– Хочешь узнать? – «друг», крепко державший меня за предплечье с левой стороны, услышал я по его голосу, ухмыльнулся.

– Не советую, фрайер, – сказал бык, державший меня за предплечье справа. Может быть, это был один из тех, что толпились вокруг съемочной площадки во время съемок.

– Да нет, если по-хорошему, то никакого счетчика. – Директор говорил, и казалось, каждое слово доставляет ему страдание; его бы воля – он бы не раскрывал рта. – Алеха не зверь, зачем он тебя просто так на счетчик. Он свое получить хочет. Отдай его – и гуляй.

Я уже пришел в себя, волосы мои успокоились, и от идиотизма положения, в котором оказался, меня разбирал смех. У меня было ощущение – это не со мной, это с кем-то другим, и я, стоящий здесь один против четверых, – это не я.

Меня разбирал смех – я и засмеялся.

– Нет же денег, – чувствуя, как гримаса неудержимого смеха лепит из моего лица маску сатира, выговорил я. – Откуда? Все потрачено!

Удар сзади по почкам был такой – я икнул, и смех встал у меня в горле воздушной пробкой.

– С тобой не шутят, – услышал я голос директора, когда отдышался. – Два дня тебе – и чтоб деньги были.

– Пош-шел ты! – вырвалось у меня.

Не знаю, дал ли он какой-то знак, скорее всего, да, потому что «друг» и двое других тут же принялись за меня – словно я был боксерской грушей и они отрабатывали на этой груше удар.

Я пытался ответить, но тщетно: я только бессмысленно тыкал руками в воздух. От их ударов меня бросало из стороны в сторону, голова распухла и стала величиной с бочку, в ней гудело, я ничего не видел, перед глазами была тьма. Ноги держали все хуже, хуже, и после очередного удара я упал. Попытался подняться – и тут же был брошен обратно на пол новым ударом.

Это была не драка, как у нас с Бочаргиным, это было избиение. И у меня не имелось ни единого шанса выйти из этого побоища хотя бы с мало-мальским достоинством. Против троих, когда ты один, сделать ничего невозможно. Если только ты не супермен из голливудского боевика. Но с той поры от всех этих гангстерско-детективных историй меня мутит, я не могу смотреть их – уж я-то знаю: когда тебя избили до полной потери сил, то мгновение спустя ты не поднимешься и не бросишься в бой крошить своих противников, как новенький.

В темноте, что была разлита вокруг, словно в комнате потушили свет, меня рывком подняли на ноги и с размаху бросили в кресло. От толчка, когда приземлялся, все во мне сотряслось, как от удара, и я невольно простонал. Некоторое время спустя на лицо мне легло что-то холодное и мокрое.

– Утрись, – услышал я голос, донесшийся до меня, словно из другого мира.