Современные классики теории справедливой войны: М. Уолцер, Н. Фоушин, Б. Оренд, Дж. Макмахан

Партизанская война представляет собой исключительную ситуацию, когда jus ad bellum и

jus in bello оказываются непосредственно связаны между собой и влияют друг на друга. И если средства, которыми ведётся такая война, не могут быть справедливыми, то и сама война лишается статуса справедливой и, следовательно, теряет всякий смысл. Если войска систематически не способны определить легитимные цели для нападения, то, по мнению Уолцера, войну следует прекратить, признав своё поражение. В противном случае такая война превратится в перманентный акт насилия над гражданским населением, который никогда нельзя будет обосновать и назвать справедливым.

Чрезвычайные обстоятельства

Однако партизанская война ― не единственный пример ситуации, когда последовательное применение принципов теории справедливой войны становится затруднительным или даже невозможным. В четвёртой части работы «Справедливые и несправедливые войны» Уолцер вводит крайне важное для всей его концепции jus in bello понятие, которое он вслед за Уинстоном Черчиллем называет «supreme emergency» ― чрезвычайные обстоятельства. М. Уолцер замечает, что иногда война превращается в нечто большее, нежели просто силовое решение политического конфликта, а последствия победы одной из сторон могут повлиять на судьбу всего человечества. Тогда государство, стремящееся не допустить коренного изменения в пути развития человеческой истории, может отказаться от нравственных законов и права. Так, в ситуации, когда война ведется с «правительством, подобным нацистскому», а противостоящие ему силы находятся на грани поражения, можно преступить через необходимость во всех случаях поступать нравственно. Утилитаризм и расчётливость оказываются в такой ситуации более ценными, нежели гуманизм. Они получают оправдание, поскольку наибольшее зло состоит не в отступлении от морали, а в невозможности свергнуть преступное правительство. Как пишет Уолцер: «Мирный договор, подписанный в результате переговоров с Гитлером или его сторонниками, стал бы этически невообразимым итогом Второй мировой войны»

[282].

Объявляя Третий рейх «злом, воплощенном в мире», Уолцер заявляет, что в отношении подобного режима нельзя было поступить иначе, кроме как начать с ним борьбу всеми возможными средствами и в конце концов сокрушить. Война с «непомерно великим злом» должна закончиться не только военным поражением противника (капитуляцией), но и его политическим уничтожением и изменением его государственной структуры (политической реконструкцией): «не только агрессивные войны, которые вел нацистский режим, но также проводимая им политика геноцида привела к легализации требований, во-первых, безоговорочной капитуляции и, во-вторых, политической реконструкции»[283]

. Уолцер, безусловно, понимает, что положение о чрезвычайных обстоятельствах резко ослабляет, предложенную им ранее логику ограничения войны. Однако обретение победы в некоторых случаях становится настолько важным ― к примеру, когда «само существование сообщества может быть поставлено на карту»[284], ― что высота поставленной цели позволяет игнорировать все нормы и обычаи ведения войны. Иными словами, принципы справедливой войны и военная этика перестают играть отведенную им роль, если победа в войне представляется единственно возможным способом сохранения жизни политического сообщества.

Уолцер предстаёт здесь в качестве сторонника утилитаризма действия ― в критический момент необходимо отказаться от правил и принципов ради большего блага. Однако идея чрезвычайных обстоятельств не столь однозначна и очевидна, как хотелось бы американскому философу. Как определить тяжесть положения, в которое попала справедливая сторона, борющаяся за благо всего человечества? И как относиться к мерам, которые она применяет, если схожие способы ведения войны практикует другая сторона конфликта, та, что представляет угрозу всему человечеству? Например, если немецкая бомбардировка Роттердама во время Второй мировой войны признана излишне жестокой и необоснованной, то можно ли оправдать разрушение Дрездена 13–15 февраля 1945 г.? Уолцер отвечает положительно на этот вопрос, ссылаясь на принцип чрезвычайных обстоятельств и на исключительность зла, с которым пришлось столкнуться Союзникам. Убийство или чрезмерное насилие ради сохранения жизни всего человечества становится оправданным, несмотря на то, что само убийство и насилие как таковое не получают моральной легитимации.