Спин

Вон смирился с мыслью о том, что он, вероятнее всего, не выживет, еще когда проходил физическую подготовку к изнурительному заключению в тесном ковчеге на время длительного плавания по просторам Вселенной, а также к неизбежным тяготам и лишениям, связанным с безжалостной земной гравитацией. Три лета тому назад Вон потерял почти всех близких родственников во время разлива реки Кирьолох; то была одна из причин, по которой он подал заявку – и выиграл конкурс. Разумеется, все его ровесники боялись смерти, но Вон боялся ее меньше остальных. Однако он не спешил на тот свет и надеялся, что путешествие пройдет благополучно. Тренировался в поте лица. Изучал все премудрости и закоулки своего летательного аппарата. А если гипотетики все же заключат Марс в свою мембрану – только не подумайте, что Вон на это надеялся! – у него будет шанс вернуться: не на планету, ставшую чужой за миллионы лет, а в свой родимый дом, со всеми его напоминаниями об утратах и находках, пережившими эрозию времени.

Хотя на обратный вояж никто, разумеется, не рассчитывал: аппарат Вона умел летать лишь в один конец. Если Вон когда-нибудь вернется на Марс, то лишь по усмотрению благожелательных землян; а чтобы выписать ему билет домой, думал Вон, землянам придется проявить беспрецедентную щедрость.

Итак, Вон Нго Вен, насладившись видами Марса (вероятнее всего, последний раз в жизни) и окинув прощальным взглядом продуваемые всеми ветрами равнины Базальтовой суши (если по-марсиански, Одос он Эпу-эпия), проследовал в приборный отсек примитивной многоступенчатой ракеты из металла и керамики, после чего был герметично замурован и отправлен в космос.

Значительную долю путешествия Вон провел в состоянии медикаментозной метаболической летаргии; несмотря на это, суровое испытание сказалось на его моральных и физических силах самым тяжелейшим образом. Когда он был в пути, Марс скрылся за мембраной Спина, и остаток полета Вон провел в полной изоляции. Темпоральный разрыв отрезал его от обоих человеческих миров – того, что он оставил позади, и того, к которому приближался. Да, смерть – ужасная штука, думал Вон, но вряд ли она сильно отличается от нескончаемого безмолвия и монотонного слежения за работой крошечного механизма, обреченного на вечное падение в ледяном вакууме.

На этих мыслях сознание его дало слабину, и Вон укрылся за пеленой искусственного сна.

Его транспортное средство, во многом примитивное, но оснащенное хитроумными и отчасти саморегулируемыми устройствами управления и навигации, потратило большую часть топливного резерва на торможение при достижении высокой околоземной орбиты. Земля выглядела как пятно черного небытия, вокруг которого вращался огромный диск Луны. Микроскопические зонды доставили на корабль Вона образцы из внешних слоев земной атмосферы (перед тем как исчезнуть за мембраной, эти устройства генерировали поток телеметрических данных, свидетельствующих о росте величины красного смещения); этих данных хватило, чтобы рассчитать угол вхождения при посадке. Космический корабль оснастили множеством управляющих поверхностей, аэродинамических тормозов и развертываемых парашютов; если повезет, эти устройства помогут капсуле пройти через плотную турбулентную атмосферу, и тогда Вон благополучно приземлится. В ином случае он или разобьется, или сгорит заживо. Очень многое (по мнению Вона – слишком многое) зависело от удачи. Вон запустил процедуру финального спуска, погрузился в бак с защитным гелем и приготовился к смерти.

Очнувшись, он обнаружил, что корабль его лишь слегка обуглился и теперь покоится на рапсовом поле на юге Манитобы, а вокруг копошатся подозрительно бледные и гладкокожие люди; некоторые – в хорошо знакомых Вону костюмах биозащиты. Вон Нго Вен выбрался из космического корабля (сердце его тяжело стучало, мышцы болезненно налились свинцом, реагируя на чудовищную гравитацию, а сжавшиеся легкие отказывались наполняться густым влажным воздухом), после чего был немедленно взят под стражу.

Следующий месяц он провел в пластиковом пузыре в одной из комнат Центра по изучению болезней животных на острове Плам неподалеку от нью-йоркского Лонг-Айленда. За это время Вон освоил разговорную речь, письменный вариант которой знал исключительно по древним книгам. Губы и язык его привыкли к богатым модальностям гласных, а словарный запас совершенствовался, пока Вон не без труда объяснялся с хмурыми или испуганными незнакомцами. То было непростое время. Земляне оказались долговязыми расхлябанными созданиями; расшифровывая старинные документы, Вон представлял себе совсем других существ. Многие были бледны как привидения, и Вону вспомнились детские страшилки – из тех, что принято рассказывать в зольне-месяце; иной раз ему казалось, что одно из этих чудищ вот-вот вырастет рядом с его постелью, словно Фрайянский Гульд, потребует выплатить ему дань и отчекрыжит Вону руку или ногу. Спал он беспокойно, сны видел неприятные.