– Мне очень жаль, что я так на тебя наехала из-за фабрики игрушек, – сказала она. – Это действительно была хорошая идея, и я знаю, Бумер получил удовольствие от пребывания там.
– Нет, это я должен просить прощения, – сухо возразил Натан. – Я пустил дело на самотек.
Она улыбнулась:
– А я умоляла тебя как-нибудь развлечь Бумера. И не твоя вина, что корзина опрокинулась. Если бы эта глупая девчонка не попыталась залезть в нее, все было бы прекрасно. Ты видел, что она сфотографировала Бумера во время его буйства? Словно решила, будто все это очень забавно.
Натан нахмурился:
– Нет, не заметил.
– А я заметила. И такое случилось не впервые. Помнишь родителей с мальчиком на ярмарке? Они тоже фотографировали.
– Ну и что? Люди всегда фотографируют своих детей.
Дженнифер вздохнула и стала внимательно смотреть на дорогу. Она знала, что многого не замечает. Еще с тех самых пор, как их сфотографировала дежурная в мотеле в Карфагене, за ними, похоже, наблюдают. Она вовсе не ожидала, что Натан обязательно согласится с ней, но у нее возникло чувство, будто он намеренно отказывается принимать во внимание ее опасения.
«Дай ему время, – сказала она себе. – Вчера вечером ты вела себя с ним совершенно ужасно».
– Мне кажется странным и то, как они делают это, – продолжала она. – Словно украдкой.
Он пожал плечами:
– Ну как тут можно сказать наверняка? Никогда не знаешь, что творится в голове у другого человека.
– Что верно, то верно. Но мне все же не стоило так огорчаться из-за случая на фабрике. Извини меня.
Натан кивнул и вернулся к своему занятию – смотреть в окно. Между ними уже не было того чувства близости, что прежде, но, по крайней мере, они разговаривают.
Они сделали остановку на обед в Гэллапе и поели, сидя в грузовике, куда им принесли еду. Бумер понюхал свой бургер и сделал было попытку съесть его, но не слишком преуспел в этом. Дженнифер с тревогой смотрела на него.
– Он все еще, кажется мне, не совсем в форме, – сказала она. – Хорошо, что у нас сегодня не день развлечений.
– Послушай, я же сказал, что мне очень жаль, – произнес Натан сквозь стиснутые зубы. – Не можем ли мы оставить эту тему?
Она откинулась на спинку сиденья.
– Я вовсе не имела в виду, что… – Дженнифер оборвала себя на середине фразы. – Ладно, забудь.
Они завершили обед в полном молчании. Пока Натан подстраивал под себя сиденье и зеркала, Дженнифер собрала остатки гамбургера Бумера и придирчиво осмотрела его десны. Они показали ей немного бледными, но синевы не обнаружилось, а спрашивать мнение Натана на этот счет она не стала. Дженнифер старалась не расстраиваться из-за его плохого настроения, было очевидно: он еще переживает по поводу вчерашнего. Но трудно было не почувствовать, что это не сулит ничего доброго их отношениям. А она только начала верить в то, что у них что-нибудь, да получится. Натан не похож на Вика. Может, она знает его не очень-то хорошо, но в этом уверена наверняка.
Ведя машину по трассе, Натан чувствовал, что у него сжаты зубы. Все – дорожные знаки, другие машины, даже сама дорога – раздражало его. С какой это стати жизнь продолжается, словно не случилось ничего особенного, если его собственная жизнь полетела вверх тормашками? Джулия хотела, чтобы он выведал правду о Бумере как можно скорее, а у него до сих пор нет ни малейшего представления о том, как это сделать. Можно, наверное, было пойти ва-банк и обратиться к Дженнифер с прямым вопросом. Это, разумеется, сэкономило бы много времени, но не было ни малейшей гарантии, что Дженнифер во всем признается. Если она всю дорогу врала, то с чего бы ей вдруг взять да перестать? Добиться от нее чистосердечного признания будет очень непросто. Чем дольше все продолжается, тем больше вероятность того, что она понимает, что происходит.
Когда Дженнифер рассказала ему о диагнозе Бумера, Натан подумал, что она оказывает ему доверие – ведь она поделилась с ним чем-то очень личным. А теперь он не знал, что и думать. Было ясно: ей не хочется говорить на эту тему, но по какой причине? Потому что это больно или же она хочет сбить его со следа? Теперь она знает, кто такой Натан. И, возможно, считает нужным заручиться его сочувствием – и вероятность того, что он станет проверять, правдива ли ее история, уменьшится.
Нужно было быть более осмотрительным.
Теперь же, когда ему за это платили, его репортерский инстинкт напомнил о себе. Внезапно все, о чем она говорила ему со времени их первой встречи, приобрело зловещее значение. Она умудрилась сказать, что предпочитает колонке его другие статьи. Что это, грубая лесть, при помощи которой она хочет убрать его со сцены? А чего стоит ее давешнее замечание о том, что он не знает о ней всего? Может, она хотела дать знать ему о чем-то важном, чего он, будучи слеп, просто не способен видеть?