Сталин и его подручные

Третий и последний великий показательный суд 1930-х гг., когда избавились от Бухарина, Рыкова, Ягоды, трех кремлевских врачей и других, потребовал целого года на подготовку. Неизвестно, почему она так затянулась: из-за неспособности Ежова сплетать все нити в одну веревку, из-за несговорчивости Ягоды, или – вероятнее всего – из-за садизма Сталина. Сталин уже десять лет играл с Бухариным, как кот с мышью, и тот еще в 1936 г. оставался в редакторском кресле «Известий», когда сама газета уже разоблачала его. Бухарину Сталин даже позволил (с разрешения Гитлера) съездить в Германию за архивом немецкой социал-демократической партии и встретиться с историком-эмигрантом Николаевским. Мышь добровольно вернулась к коту в когти. И до самого смертного конца Бухарин был последним человеком (кроме семьи), с которым Сталин был на «ты». (Даже Берия, которому Сталин тыкал, не смел даже по-грузински «тыкать» в ответ.) Письма Бухарина к Сталину 1936 и 1937 гг. звучат, как псалмы Давида к Иегове, и в этом, может быть, ключ к мученическому комплексу всех обвиняемых:

«Если бы ты знал по-настоящему мою теперешнюю «душу»! […]

Но мне хочется сделать еще что-нибудь хорошее. И тут я прямо должен тебе сказать: у меня одна надежда на тебя» (31).

В Германии Бухарин разговорился с Борисом Николаевским (шурином Рыкова): казалось, что он уже примирился с судьбой. Но письма к Сталину становятся еще более елейными, и Бухарин все уверял Сталина, до чего тот нужен стране и миру, как он ему дорог. В августе Сталин еще раз отпустил Бухарина, в этот раз путешествовать по Памиру. Осенью, однако, Сталин захлопнул ловушку: Радека арестовали, и Бухарин написал отчаянное письмо, защищающее человека, «готового отдать последнюю каплю крови за нашу страну». Чем чаще подсудимые упоминали фамилию Бухарина, тем отчаяннее он умолял Сталина:

«Я горячо прошу тебя разрешить мне к тебе приехать… Большей трагедии, когда тебя, ни в чем не повинного ни на йоту, окружает враждебное недоверие, – нельзя иметь.

Я измучил весь свой мозг. Только ты можешь меня вылечить.

Я и так видел твою руку в некоторых событиях. […]

Я не о сожалении прошу, не о каком-нибудь прощении, ибо ни в чем не виновен. Но такая атмосфера, что только сверхавторитет (только ты) до конца может взять на себя смелость спасти невинного человека, попавшего из-за тактики врагов в исключительное положение. […] Допроси меня, выверни всю шкуру […]»(32)

Когда Сталин милостиво приказал Бухарину не уходить из редакции «Известий», тот сочинил «в одну из бессонных ночей» и послал вождю «Поэму о Сталине в семи песнях». Написанная белыми (и беспомощными) стихами, поэма начинается со смерти гения Ленина и описывает великую клятву Сталина, его огненный путь, и борьбу, и победу. Пятая песня называется «Вождь»:

Вот он стоит, в шинели серой, вождьБесчисленных творящих миллионов,Что вышли из низин глубоких,Из тьмы времен, из плесени подвалов…

Все, все проходит чрез него. И властноМогучую он силу придаетРазбегу новой жизни триумфальной (33).

Поэма заканчивается примирением народов и трубными гласами, после чего Сталин ведет свои армии на сражение с фашизмом: «И мудро смотрит вдаль, пытливым взором глядя / На полчища врагов, Великий Сталин».

Когда Сталин натравил на Бухарина «Правду», тот еще громче провозглашал свою неповинность «словом, делом и мыслью». Как только он узнал, что Зиновьева и Каменева расстреляли, Бухарин опозорился, заявив Вышинскому: «Я страшно рад, что собаки расстреляны». Затем у него в кремлевской квартире появились три чекиста: они ушли, после того как Бухарин позвонил Сталину. Смерть Серго Орджоникидзе в феврале 1937 г. лишила Бухарина последнего друга в политбюро. 20 февраля он признался Сталину: