Сталин жил в нашей квартире. Как травмы наших предков мешают нам жить и что с этим делать

Почему эта девочка, как и та женщина когда-то в детстве, не жаловалась, хотя, кажется, было кому? У обеих находилось объяснение. Действительно, ребенку бывает важно не испортить отношения между родителями. Другие причины могли не осознаваться. Прежде всего – чувства самого ребенка, которые могли его напугать. Это могла быть проекция, когда «доброму родителю» приписывается справедливый гнев «ужасной, разрушительной силы», который испытывает сам ребенок. И этот гнев может навсегда поссорить папу с мамой (в случае девочки – разведенных родителей). Взрослая женщина выразила этот аспект ярче. Она сама порой ощущала такой гнев, что иной раз готова была убить! А это пугает не на шутку. Есть еще одна, часто неосознаваемая, причина молчания ребенка-жертвы: если рассказать кому-то о насилии, можно разрушить веру в то, что «добрый родитель» его защитит. Часто именно так и происходит, если дети жалуются. Ребенка начинают убеждать, что применивший насилие родитель не так уж плох, что он не хотел, что ребенок сам виноват и т. п., или просто проигнорируют сообщение. Горькая правда о «добрых родителях» в семье с жестоким обращением заключается в том, что на самом деле, они молчаливые сообщники (Форвард, Бак, 2022).

Сьюзан Форвард и Крейг Бак пишут о матерях девочек, подвергающихся сексуальному абьюзу со стороны отца или отчима. Однако то же самое можно сказать о любом абьюзе в семье в отношении ребенка и о родителе, который это игнорирует. Мы помним: бессознательная трансляция (передача) существует, и не может быть, чтобы эти родители совсем ничего не почувствовали. Но они в тревоге закрываются от осознания правды…

Я мечтала о побеге из квартиры с духом диктатора Сталина и давно собиралась в путь. Держала за дверью в папином кабинете свой старый рыжий портфельчик, набитый необходимыми вещами. Впрочем, самого главного для побега в этом портфельчике не было – там не было ни копейки денег. Карманные деньги мне не давали. Один раз я сказала маме о том, как мне стыдно из-за того, что многие одноклассники меня угощают, а я – никого. Мама ответила на это: «У тебя нет гордости. Я бы на твоем месте сидела одна в классе и никуда ни с кем не ходила есть». Она рассказывала о моем папе: родители не давали ему карманных денег, когда он был студентом; у него не было денег на трамвай, и он ходил в институт пешком; мама сама покупала ему билеты в кино. Потом мама и папа поженились, и уже она сама не давала ему карманных денег. Каждый раз, когда наступали праздники – 8 Марта или ее день рождения, – в квартире повисало тяжелое, давящее молчание. Все чувствовали себя виноватыми, потому что не купили подарок маме. Когда я была уже старшеклассницей, я сказала ей: «Ты ведь забираешь у него всю зарплату». Она выдавала ему деньги только на трамвай и сигареты. Мама ответила: «Если бы он хотел меня поздравить, он бы месяц не курил и купил мне подарок». Таким бывает финансовое насилие

в семье. (Кстати, основную часть денег в семье зарабатывал именно папа.)

И вот однажды мой побег состоялся спонтанно. Папа тогда был в командировке, а я получила в школе замечание в дневник. Идти домой, где была одна мама, я очень боялась. Я вышла из школы и направилась прямо по улице, в конце которой было кладбище. Оно меня не пугало; дети, жившие «на Квартале», иногда там гуляли. В тот день была сырость и грязь, и на кладбище – никого. Я шла по аллеям, читала надписи на могилах, смотрела на портреты и годы жизни, отмечая мысленно, сколько лет прожили эти люди; подбирала истрепанные искусственные цветы и листья с венков, и, если с какой-то могилы отвалилась часть венка, я возвращала ее «хозяевам», говоря вслух: «Возьми, это твое». Пройдя мимо могилы прабабушки Кати на краю кладбища, я вышла за забор, пересекла грузовой аэропорт и оказалась в Новопятигорске. Там я вспомнила, что в этом районе живет мой классный руководитель Галина Георгиевна, и побрела наугад по улицам, пытаясь найти «Галину», чтобы попросить ее о помощи. К тому времени я уже устала, денег не было, и, разумеется, ночевать было негде. Я знала, что Галина Георгиевна живет на улице Школьной. Нашла Школьную; там были двухэтажные дома, а у дверей подъездов – списки жильцов. Я отыскала классного руководителя по фамилии и появилась у нее на пороге.

Галина Георгиевна с мужем помогли мне отмыть сапоги, напоили чаем, нашли соседа, у которого была машина, и с его помощью отвезли меня домой, к маме. Так кончился мой побег. Мама была испугана и ничего не сказала, просто до ночи сидела в гостиной и смотрела телевизор. Она всегда молчала, если случалось что-то действительно из ряда вон выходящее.