СТАТУС-КВОта

…Она стелила постель, неистово прокручивая в себе предстоящее: как обнимет, обовьет, вольется нежностью в родное, иссушенное болезнью тело – если позволит. Только бы позволил! Вымолить прощение исступленной лаской, покаянием и убедить, что ей никто не нежен, никто не будет нужен кроме него!

Муж сидел на крыльце: ходячая бесплотность, обтянутая обвисшей офицерской формой. Память с бухгалтерской, дотошной въедливостью прокручивала встречу с маршалом. Почти два часа их возили на БМП. Свинцово-бронированная черепаха ползла по искореженному, испепеленному адским пламенем полигону, где под колесами хрустело и лопалось то, что устояло в этом пламене: коровьи и кабаньи кости и рога, надолбы, оплавленный, закостеневший алюминий солдатских котелков. Придавленные мертвым, пепельным ристалищем мозги уже отказывались что-либо запоминать. Тогда их, наконец, повезли на отдых в бункер. Там исхлестали струями душа и облачили в тяжело-серые, пропитанные свинцом простыни, отгородив от остального мира и людей.

Им дали по три каких-то бурых плитки и по кружке бордового вина. И вот теперь, как то сразу осоловев и затихнув, растекалась вся команда Заварзина разжиженной плотью по креслам, похрустывала плитками, прихлебывая терпкое вино.

Слепящей, устойчивой надежностью колола глаза двухсот– свечевая лампа под бетонным потолком бункера. Он защищал их тела от смерча радиации, что невидимо ярился над ними.

Бесшумно отлип от стены и стал уползать в черноту квадрат стальной двери. Когда уполз, через него шагнула в бункер, пригнувшись, кряжистая фигура. Распрямилась, плеснув в глаза радужным соцветием орденских планок на кителе и золотом погон. Они вскочили, разом задохнувшись: стояла в бункере легенда всей войны. Высился пред их хмельными телесами в простынях сам маршал Жуков. Всмотрелся, стал ронять литые слова:

– Товарищи сержанты, старшины и офицеры! Благодарю за воинскую доблесть и за службу.

Выслушал ликующий и слитный вопль из глоток:

– Служу Советскому Союзу!

И, обводя гипсово-простынный строй взглядом, сказал надтреснуто, устало:

– Присядем, что ль, сынки.

Присели, вбирая в память первый и, наверное, последний раз овеянный славой облик человека, который доломал, догнул войну в их славянскую пользу.

– Ну, кто что видел и запомнил. По порядку. Сначала устно здесь мне, потом подробно в рапортах – взломал молчание маршал.

…Он слушал сержантов и старшин, несших ему мозаику атомного апокалипсиса: потекшие металлом танки и пушки, с провисшими хоботами дул, ощеренное камнями русло испарившейся реки, летящая по воздуху корова, безлесая обугленность горы, ДОТы, вдолбленные в землю по крышу.

Он представлял все это, неотступно держа в памяти то, что перепахало душу более всего: пульсация от пентагонального сооружения на шаре. Было это, иль не было? Почудилось ему, смотрящему в бинокль? Теперь об этом может рассказать лишь капитан: он находился ближе к взрыву на два километра и должен был все видеть, а значит подтвердить иль опровергнуть факт пульсации.

Тогда, при взрыве, рядом с ним дергал локотками свежеиспеченный министр обороны Булганин. Опустив Цейс, потрясенно всхлипывал, терся о каменный бок маршала-отставника:

– Георгий Константинович… вышло… а?! Это тебе не цирлих-манирлих со взятием Берлина! Теперь таких берлинов с десяток раздолбаем, если надо! Теперь утрется НАТОвская шваль!

Жуков смотрел в бинокль, молчал, фиксируя один, затем второй зависшие аппараты в небе, по бокам разбухшей плоти шара.

…В бункере зависла тишина. Доклады кончились.

– Капитан Заварзин, у вас есть что добавить? – наконец подал голос Жуков.

– Так точно, есть, товарищ маршал – Заварзин вставал с усилием разгибая колени, будто песок насыпали в суставы.

– Сидите. Что именно?

– Слева от шарового образования после разрыва в небе появилось инородное, овальное тело. С металлическим блеском. После чего на шаре стали проявляться барельефные рисунки: голова в скафандре, пирамиды, сфинкс с головой льва или обезьяны, пентагональное сооружение. оно пульсировало светом, Потом справа появился еще один аппарат и шар стал принимать очертания лица…

– Вот что, командир, – поднял голову, уперся в Заварзина ледышками глаз маршал. – Отпусти бойцов на отдых, награды получать. Им сказки про всякие рисунки неинтересны. Все свободны, кроме капитана.

Когда закрылась дверь за вышедшим последним, Жуков поднялся. Прохаживаясь грузно вдоль стены, похрумкивая сапогами, глянул искоса, пытливо и цепко:

– Пять лет учился в изостудии при школе?

– Так точно.

– С пользой?

– Да вроде бы хвалили.

– Хвалили, значит…проверим. Изобразишь все в точности в деталях – награду спустим максимальную. На грудь и на погоны.

– Что именно изображать?

– Все то, что кувыркалось в небесах. И эти самые…картинки на пузыре воздушном. И морду, в кою потом шар преобразовался. Осилишь?

– Сколько у меня времени, товарищ маршал?

– Сколько запросишь.

– Три часа, – прикинул, ухнул в омут решимости капитан, подрагивая в подмывающем азарте.